Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

«Надо потерпеть», — поначалу уговаривала она себя. А теперь, пожалуй, уже и привыкла. Только Лионец, появившийся так внезапно, вышиб землю у нее из-под ног. Землю, на которой она так спокойно и надежно стояла.

Когда Леру отстранился и заглянул ей в глаза, она принялась оттирать помаду с его рта. За это время он стал еще тучнее. И еще больше походил на самозванца, слишком изнеженного и лощеного для того, кто мог быть в Нормандии во время высадки. То, что Леру писал, — было посредственно. То, как управлял газетой, — основывалось на личных симпатиях и антипатиях, а не на интересах издания. Пять лет назад он кричал о недопустимости колониального устройства мира. А сегодня отстаивал необходимость войны с колониями за интересы Франции. Самозванец. Лицемер. Тут Аньес была солидарна с Увраром. Уврар вообще прав во многих вещах, кроме единственной.

И еще чувство отвращения к самой себе, с которым она давно свыклась, вновь зашевелилось внутри тошнотворным комком. Странно, что она не позеленела от одного поцелуя.

— С чего ты взяла, что твои дела мне меньше понравятся? — хрипловато спросил Леру. — Если остальные такие же, я готов продолжать совещание.

— Нет, милый, — деловито хмыкнула Аньес. — Остальные — не такие же. Но тебя нужно было задобрить.

Леру сдвинул брови, кажется, начиная понимать. Медленно поднялся и вернулся к столу. Свое отношение к ее решению он выразил в четырех сердитых словах:

— Это чистой воды авантюра!

— В данном вопросе более всего меня волнует не твоя точка зрения, а твое содействие, — довольно легкомысленно проговорила Аньес, приводя в порядок теперь собственные губы. Она красила их даже днем. Гастону нравилось, когда она выглядела ярко.

— Ты его не получишь. Хочешь подставить свою кукольную голову под пули — твое дело. Но даже не проси меня помогать! — рассердился Леру. — Я не стану подавать прошение на твою гибель! Я не собираюсь тебя хоронить!

— Боже, как драматично! Значит, от «Le Parisien libéré» едет твой Паньез?

— Как только Министерство национальной обороны выдаст удостоверение!

— И как скоро это произойдет?

— Мы ждем его в ближайшие дни. И не смей со мной спорить, иначе…

— Иначе сегодняшний день будет моим последним в «Le Parisien libéré», и больше ни одна, пусть самая вшивая газетенка в Париже не согласится взять меня в штат, и мне придется вернуться в свой Ренн, и даже там, вероятно, я никому не понадоблюсь. Я помню, можешь не перечислять последствия. Как ты смотришь на то, чтобы вместе пообедать?

Выдержке ее, определенно, мог бы позавидовать и древнеегипетский сфинкс. А уж у Гастона никакой выдержки не было вовсе. Сплошная экспрессия. Он почти что рыкнул в ответ на ее тираду, произнесенную с улыбкой и снисходительностью. И рухнул в свое кресло.

— Это третье твое дело? — не в силах скрыть досаду поинтересовался он.

— Нет, это желание остудить твой пыл, дорогой. Мне не нравится, когда ты шумишь.

— Бомбы шумят сильнее.

— Я помню, Гастон. А еще я помню про твое не самое крепкое сердце. Потому вместо хорошей ссоры предлагаю хороший обед. Я тоже не собираюсь тебя хоронить.

— У тебя нет повода носить по мне траур. Ты отказалась выходить за меня замуж.

— Траур, дорогой, это не одежда, а состояние души. Ну же, соглашайся! Я плачу́!

— И это тоже совершенно неуместно для женщины. Плачу́ я! — проворчал Гастон напоследок, прежде чем улыбнулся. — Хорошо. Выкладывай, что там у тебя еще.

— Подполковник Анри Юбер.

— И?

— Участник сопротивления. Герой Хюэ. Очень примечательная личность. Своими ушами слышала у генерала Риво, как говорили, что он похитил настоящего группенфюрера!

— И ты хочешь его заполучить?

— Я хочу заполучить его для «Le Parisien libéré», — усмехнулась Аньес. — Мне кажется, о нем может выйти интересный материал.

— Ну, это-то сколько угодно, — не без облегчения выдохнул Леру. — Я найду его номер и назначу встречу. Надеюсь, этот герой сыпется в труху? Сколько ему? Лет пятьдесят-шестьдесят?

— Он молод, несколько прихрамывает и совершенно не в моем вкусе. С тобой никто не сравнится.

— Будем считать, что я поверил тебе. Через неделю собираюсь вернуться к вопросу нашего брака, — повел он бровью. Она же лишь подмигнула, вставая с кресла.

— Даже не пробуй, опять поссоримся, — проворковала Аньес. Наклонилась через стол, легко поцеловала его маслянистый гладкий лоб, оставляя заметный алый след. И торопливо собрала снимки Ангела-Калигулы в плотный бумажный конверт. — Пойду передам Уврару. Старый болван, полагаю, уже весь извелся, ожидая, когда я явлюсь. И придумывает, как бы меня проучить за то, что я прыгаю через его голову к тебе.

— А ты прыгаешь через голову?

— Что ты! Самый удобный путь — это через сердце. Или, в крайнем случае, через постель. И он это понимает, потому ничего всерьез не сделает.

— Тебя это не унижает?

— Я не мыслю такими категориями, Гастон, — пожала она плечами и направилась к двери. Уже стоя на пороге обернулась. Внимательно взглянула на Леру. Лысоват, сутул, похож на мешок с конским навозом. Некрасив. Даже жалок. Ей было противно долго оставаться с ним в одной кровати из-за его пота, запаха, частого дыхания и горячего мягкого тела. Потому она старалась пореже ночевать в его доме. Он мог давить на нее как угодно, мог угрожать ей, кричать, когда она выводила его из себя, но это он в ней нуждался по-настоящему. И, наверное, все понимал. Как только Аньес найдет путь к свободе от его влияния и покровительства, она сбежит. Унизительно? Да, сейчас она была унижена для того, чтобы работать там, где хочет. Это куда меньше того, как унижен Гастон, довольствуясь эрзацем, пусть ее стараниями и похожим на настоящие чувства. И именно его, этот эрзац, он так боится потерять, что отчаянно мечется между шантажом и потаканием ее капризам.

— Встретимся за обедом, — выдохнув, легко сказала Аньес.

— Да, да, — пробормотал Леру, придвигая к себе документы, разбросанные по столу.

— И Гастон… — тихо позвала она, чтобы в ответ он поднял глаза. — Паньез — бездарен и безграмотен. Он никогда не будет снимать так, как я. И он никогда не будет писать так, как я.

С этими словами она выскользнула из кабинета главного редактора и плотно прикрыла за собой дверь с тем, чтобы уже не возвращаться к этой теме.

[1] Освобожденный парижанин (фр.) — газета, выпускавшаяся в Париже с 24 августа 1944 года, изначально ее производство происходило на базе и в здании закрытой после Освобождения газеты «Paris soir» (в 1944 году, в связи с содействием режиму Виши).

[2] Город огней — одно из прозвищ Парижа.

[3] «Содом и Гоморра» — пьеса в двух действиях Жана Жироду, написанная в 1943 году и поставленная на сцене театра Эберто Жоржем Дукингом.

[4] Лиа — главная героиня пьесы Жироду.

Тему отношений с Гастоном она мысленно закрыла тоже. Ей нужно продержаться еще некоторое время, пока не найдет решения. А решение обязательно найдется. Не может не найтись. Главное, чему научил ее Робер Прево: всегда нужно иметь запасной план. Что ж, стало быть, пора им и заняться.

Но пока ей стоило заняться работой. Сунуться к Уврару, выслушать его замечания, сесть их исправлять. Да мало ли хлопот! Только они ее и спасали от самой себя, до судорог страшившейся, что ничего у нее не получится.

Она так много сделала, столь многого достигла за последние два года, выбравшись из Ренна и вновь осторожно пробираясь к своей цели. Практически крадучись и оглядываясь по сторонам при каждом шаге, тогда как не должна была бы. Но что уж поделать, если сейчас она словно бы доказывала ежедневно, что находится на своем месте. В обществе и в профессии. Шлейф слухов из Ренна преследовал ее и здесь, но был менее ощутим. Люди вокруг так боялись вспоминать, чем занимались сами при немцах, что скорее поливали грязью других, будто бы упражняясь в том, кто в этом деле ловчее. Но за эти годы озлобленность постепенно утихла. Только из ее души чувство позора так и не вымылось.