Шань Са - Александр и Алестрия

Меня зовут Талестрия, что означает «радость битвы».

Мою мать звали Талаксия — «багряное перо».

Я — царица дочерей Сиберии, жаждущих веселья. Когда смеемся, мы забываем о смерти.

Я не знаю усталости.

Я не стану плакать, если завтра мои любимые сестры умрут.

Страдание проделало в моем сердце глубокую пропасть, чтобы жизнь до краев наполнила ее красотой.

Война — зло. Я воюю за счастье.

Дочери Сиберии любят войну. А еще они любят веселиться и смеяться во все горло.

Когда с наступлением ночи, среди шумного праздника, девушки заводили песню, приходила грусть. Наш бог был музыкой. Он породил слова, из слов родилась мысль. Способность мыслить сделала женщин свободными. Наши песни, земные мелодии, должны подобно птицам прорваться в небо. Я плакала. Все плакали. Музыка вскрывала старые раны и воскрешала мертвых.

Война очищала меня. Кровь врагов вырывала из сердца воспоминания о кричавших от горя и отчаяния маленьких девочках.

Почему воительницы выбрали меня? Почему я стала их царицей? Почему та, что стала мне матерью, назвала меня своей наследницей? Все думали, что это моя судьба. Все, кроме меня самой.

У меня был шрам на левой груди. У всех амазонок на груди глубокая борозда, чтобы удобнее было натягивать тугую тетиву из бычьих жил. Моя борозда была шрамом от раны. Я не помнила, как получила ее.

О прошлой жизни я хотела помнить только мгновения счастья: я бегу по рынку с горячим хлебцем в руке; я подпрыгиваю, чтобы поймать стрекозу; я танцую у огня, кто-то стоит в темноте и хлопает в ладоши, отбивая ритм; я раскинула руки, я кручусь, я лечу, я приближаюсь к звездам.

Я, Талестрия, родилась и стала царицей в тот день, когда тело моей матери Талаксии принесли в стойбище. Она была мертва, под левой грудью торчала стрела с сине-зеленым оперением.

Спутница моей матери, которую я называла тетей, воспитала меня. Она была суровой и нежной. Ее звали Танкиасис, что значит «аромат белой хризантемы». Она убаюкивала меня, пересказывая легенды.

Когда я впервые села на белую лошадь, она гоняла меня дни напролет. В мой первый день рождения она одарила меня другим оружием, необходимым для выживания нашего племени: научила языку птиц, магии цифр, чтению судьбы по звездам, дару целительства.

У нее была маленькая белолицая дочка с золотистыми глазами. Моя мать, царица Талаксия, сказала мне:

— Тания — твоя сестра. Тания будет твоей спутницей, когда ты станешь царицей. Ты будешь воевать, она — пасти табуны. Она воспитает твоего ребенка, а если ты погибнешь в бою, займет на время твое место. Она воспитает спутницу для следующей царицы и исчезнет, когда две маленькие девочки станут женщинами.

Тания была молчаливой, застенчивой, спокойной и вечно озабоченной. Стоило лягушке прыгнуть, птице взлететь, змее свистнуть, а гусенице оказаться слишком яркой, и Тания с криком отскакивала. Ее мучил кошмар, и она носила свой страх, как метку: она видела себя лежащей на кровати, в мягких подушках, сосущей молоко из белой груди. Она пытается разглядеть лицо женщины, которая ее кормит, но тут появляются мужчины. Их мечи рассекают воздух, как молнии. Их крики подобны раскатам грома. Один из них отрывает ее от груди и выбрасывает в окно.

Мы с Танией, как Танкиасис и царица Талаксия, не были похожи ни в чем. Там, где я проявляла храбрость, она пугалась; если я действовала по наитию, она проявляла осторожность, когда я шла вперед, она отступала. Она обретала силу в том, что делало меня слабой. У каждой царицы Сиберии есть спутница, сестра — она дополняет ее мудрость и укрепляет доблесть.

Царица не должна совершать ошибок.

От нее зависит, выживет племя или погибнет.

Для земного мира война — зло. Но зло, помноженное на зло, рождает добро.

Как-то ночью меня разбудили глухие крики. Горели сосны, блеяли, разбегаясь в разные стороны, овцы. Сестры били в барабаны, предупреждая о нападении мужчин. Танкиасис говорила с воительницами, и они, одна за другой, бросались в огонь. Мне очень хотелось пойти с ними. Но у Тании был приказ, и она увлекла меня в подземное убежище, где мы всю ночь слушали лязг оружия и ржание наших лошадей.

Рано утром Танкиасис разбудила нас. Она пахла кровью и потом, и у нее был затуманенный взгляд.

Она взяла нас за руки и повела на поле боя. Кусты вокруг все еще горели, на земле валялись мертвые тела. Танкиасис велела нам добить всех живых мужчин.

Один юный воин в разорванной одежде еще дышал, хотя у него не было правого плеча. Он лежал рядом со своей умирающей лошадью и смотрел в небо с изумленным восхищением. Когда я подошла, он улыбнулся. Черные глаза, бледное, как белая лилия, лицо, шелковистые локоны… Кровь ручейком истекала из его тела, но он был прекрасен! Я опустилась на одно колено и достала кинжал. Он смотрел на меня, не отрываясь, его взгляд ласкал мой лоб и пронзал сердце.

Я одним взмахом перерезала воину горло. Его тело трепетало, губы дрожали. Выкатившиеся из орбит глаза в последний раз блеснули огнем и погасли. Откуда он пришел? Какое имя носил? Как звали его лошадь? Сколько раз он пересекал степь из конца в конец?

Смерть безобразна, но душа покидает тело воина с достоинством.

Я убила своего первого мужчину. Я стала женщиной. Теперь я тоже была готова умереть в бою.

Мужчины! Збгулы! Мысль о них неотступно преследовала меня!

Я шла за матерью по берегу Яксарты, держа за руку Танкиасис, и больше не считала, что мужчины — это страшные взрослые, которые бьют детей. Я стала амазонкой и теперь видела в них хитрых спесивцев.

— Когда вырастешь, будешь сильнее этих мужчин, — обещала Талаксия и добавляла: — Самцы не могут выкармливать детей — у них нет сосцов. Они не имеют лона, не способны продолжить род, вот и покрывают самок.

Помолчав, она продолжала:

— Они — двуногие кукушки, откладывающие яйца в чужие гнезда.

— Только не в наши, — смеялась в ответ Танкиасис. — Дочери Сиберии пьют колдовской настой. Они не высиживают яйца. Они улетают.

Многие мужчины являлись в племя, и всех их влекла к себе моя мать. Когда она удостаивала их разговором, они смиренно опускали глаза. Когда они сражались обнаженными, она укладывала их в грязь на лопатки.

Ветер задувал внутрь палатки через откинутый полог, ярко светила луна. Мускулистое тело мужчины завораживало меня, и я поклялась, что стану такой же, когда вырасту. Талаксия никогда не боялась мужчин, даже если противник был крупнее: она хватала его поперек тела, опрокидывала на землю, переворачивала. Ее длинные волосы раскачивались в серебристом лунном свете. Моя мать с загадочной улыбкой смотрела на Ледник, а мужчина умолял любить его еще и еще.