Эльза Вернер - Два мира
Должно быть, суммы, пожертвованные Берндтом, были очень велики, иначе он вряд ли говорил бы о них с такой сердитой откровенностью, да еще своему шурину. Последний вместо ответа только спросил:
— А Гунтраму известно, что Зигварт здесь?
— Вряд ли, не думаю, чтобы Адальберт писал ему об этом, да и к чему? Эта старая, неприятная история уже давно забыта.
— Для тебя — да. Но я убежден, что Гунтрам ни за что не приехал бы сюда, если бы знал, что его бывший ученик в Эберсгофене.
— Мне казалось, Вильям, что мы с тобой раз и навсегда решили избегать этой темы, иначе мы серьезно поссоримся. Очень возможно, что Гунтрам сам виноват в том, что так изменились обстоятельства, но это не имеет никакого отношения к инциденту с Зигвартом. Я смотрю на это дело с точки зрения двадцатилетней дружбы и буду держаться своего мнения, пока мне не приведут таких доказательств, перед которыми я буду вынужден сдаться… А теперь пойдем к дамам. Они, наверно, уже ждут нас.
Каждое утро поручик Гунтрам отправлялся, как говорилось, на охоту, но в действительности шел в «Совиное гнездо». Гельфенштейн, слабевший с каждым днем, не мог выносить долгие визиты, но охотно разговаривал с веселым офицером, который рассказывал ему кучу всевозможных новостей и которого он называл «своим молодым товарищем». Исполнив таким образом правила приличия, «молодой товарищ» вознаграждал себя обществом баронессы Траудль. Он непринужденно возобновил свое прежнее знакомство, как будто не замечая, что «маленькой златокудрой Труде» уже минуло семнадцать лет. Они смеялись и шумели, ссорились и мирились совершенно так же, как три года тому назад, и все больше и больше сближались.
Прежде старик еще часто сиживал перед домиком, посматривая на молодежь с полуласковой, полускорбной улыбкой. Теперь его кресло очень редко появлялось на площадке, так как воздух и солнце утомляли его. Поэтому Гофштетер считал обязанностью стоять на страже чести дома. Он всегда умел устроить так, чтобы быть дома в известные часы, и по-настоящему сердился, когда молодая парочка ускользала от него. Сегодня он стоял один перед домиком, когда появился Гунтрам и приветствовал его шутливым тоном:
— Доброе утро, господин старший лесничий! Как поживаете? Могу я видеть барона?
— Нет, сейчас нельзя — важно возразил лесничий. — Он плохо спал ночь и теперь досыпает. Его нельзя беспокоить.
— Разумеется, нельзя. А где баронесса Траудль?
— В саду. — Лесничий вдруг заступил дорогу молодому человеку, уже намеревавшемуся свернуть в сторону. — Выслушайте-ка меня, господин поручик. Мне необходимо переговорить с вами.
— Господи помилуй! У вас такое выражение на лице, словно речь идет о жизни и смерти. Ну, начинайте!
— Я уже давно собираюсь спросить вас, чем кончится вся эта история?
— Какая история?
— Не притворяйтесь, пожалуйста! Как будто я давным-давно не вижу, что вы полюбили мою баронессочку. Ребенок ни о чем не думает и позволяет ухаживать за собой, зато мне приходится думать за двоих, и потому я хочу знать, что у вас на уме.
— Да вы просто пугаете меня, — сказал Адальберт, — разве вам необходимо это знать?
— Да, необходимо! Я все время здесь, и потому вся ответственность лежит на мне.
— Верно! Вы постоянно торчали тут, и я не раз мысленно посылал вас к черту. Но раз ответственность лежит на вас, то я имею честь почтительнейше доложить вам, что вся эта история кончится… свадьбой!
— Я так и думал. Вы ведь приличный человек, господин поручик, а кроме того, и богатый юноша, это всем известно.
Поручик громко расхохотался.
— Вы, кажется, основательно осведомлены о моем имущественном положении? Ну, разумеется, в случае надобности мне будет чем прокормить жену, правда, не своим офицерским жалованьем, с ним одним пришлось бы в хозяйстве очень туго, но моему отцу, конечно, придется помогать нам.
Эти слова были произнесены крайне беспечно. Адальберт ни минуты не сомневался в согласии своего отца, потому что знал его слабость к аристократическим именам и связям. Баронесса фон Гельфенштейн была бы во всех отношениях желательной невесткой. Что касается Гофштетера, то он находил вполне понятным, что папаша должен раскошелиться, раз у него есть деньги.
— В таком случае вы уж поскорее порешите с этим делом, — серьезно сказал он. — Старый барон долго не протянет, он тает как свеча. Баронесса Траудль полагает, что дедушка только слаб и скоро поправится, а мы-то понимаем, в чем дело. Самое большее, если он протянет две недели.
— Да что вы! Неужели вы думаете, что конец так близок?
— Доктор говорит, что это может случиться даже гораздо раньше. Нашему барону невыносимо тяжело думать, что единственное существо в мире, которое ему дорого, будет после его смерти жить из милости у Равенсбергов, и он, наверно, не будет ничего иметь против того, чтобы маленькая златокудрая Труда вышла замуж за молодца-офицера, особенно если она сама этого желает. Но вам и самому это, вероятно, известно?
— Разумеется, известно! — и Адальберт, смеясь, похлопал лесничего по плечу. — Будьте спокойны, я не получу отказа.
— Мне тоже так кажется. Только не тяните с этим, а я даю свое благословение.
Поручик по-военному приложил руку к охотничьей шляпе.
— Чрезвычайно рад! Ваше высочайшее соизволение, разумеется, самое главное. К счастью, мой папаша приедет завтра в Графенау. Я немедленно открою по нему огонь, и потом мы вместе отправимся к барону. А теперь исчезните, пожалуйста! Налево кругом… марш!
— Но, господин поручик, — запротестовал было Гофштетер, однако поручик не дал ему договорить.
— Ни слова! Сегодня вы совершенно лишний, потому что я намереваюсь взять крепость штурмом, как подобает солдату… Ура!
Лицо лесничего расплылось в улыбке, и он покорно удалился. Он и сам видел, что сегодня он лишний, кроме того, поручик Гунтрам был ему по сердцу — такой шустрый и все берет на «ура». Он подходил его баронессочке, и старик решительно ничего не мог иметь против него.
Придя в свою комнату, Гофштетер сел на стул и поблагодарил Господа бога, что все так счастливо устроилось. Теперь его старый добрый барин мог отойти с миром, зная, что его любимица соединится с человеком, которого он уже успел полюбить. Маленькая златокудрая Труда не останется в старых девах, у которых ничего нет, она будет богатой, счастливой женщиной, а потом, может быть, и генеральшей, «ее превосходительством». Гофштетер решил, что подождет, пока увидит свою баронессочку под венцом, а потом непременно оставит место и поедет в Америку, к дикарям.
Между тем Адальберт поспешно направился в так называемый сад — маленький клочок земли за домом, где росло несколько плодовых деревьев, а на грядках были посажены овощи.
