Розалин Майлз - Незаконнорожденная
Выйти замуж?
— Не хочу замуж! — в голос завопила я. Кэт улыбнулась с видом многоопытной старушки.
— Даже за него?
За него? За его белое лицо и высокий рост, за его изящество и жестокую красу, за холодный взгляд, который горячит мою кровь, за ехидное острословие и сильную, горделивую волю…
Замуж? За него?
— О, Кэт!
С торопливым стуком в комнату вбежала горничная.
— Госпожа, явился мастер Гриндал. Если вы желаете заниматься, он к вашим услугам.
Заниматься? Немыслимо. Скорее бежать из ставших вдруг тесными и душными покоев. Рядом с молчащим Гриндалом я прошла через Уайтхолл в королевский Сент-Джеймский парк, позади нас мои фрейлины и кавалеры щебетали, словно выпущенные из клетки птицы. В безоблачном апрельском небе круглым масляным шаром висело солнце, от росистых трав поднималась дымка, весь утренний мир принадлежал нам безраздельно.
— Итак, учитель, — спросила я с вызовом, — что навело вас на столь иносказательный лад в Хэтфилде в то утро, когда явился Паджет?
— Письма, мадам, — просто отвечал он, его некрасивое лицо лучилось искренностью. — Вы знаете, что я состою в переписке с королевой и двумя моими кембриджскими наставниками — сэром Джоном Чиком и мастером Эскамом. Оба они преданы новой вере и сильны в новом учении. Сэр Джон получает вести из Европы, от тамошних протестантов, а как наставник вашего брата, он близок к средоточию государевых дел. Все шлют мне одни и те же дурные вести — мол, «старая гвардия» перетягивает короля на свою сторону, наша вера под угрозой и король повернул часы вспять, а ревнители старого в борьбе за искоренение ереси готовы, дабы укрепить свои позиции, ударить по первым людям страны и даже по той, кто ближе всего к трону. И тут является Паджет. — Он печально кивнул. — И приказывает отправляться в немыслимой спешке. Я знал, что молодой Паджет — орудие своего дяди, человека старой веры, который заодно с гонителем еретиков Ризли. Я боялся, что он послан завлечь вас в ловушку, — быть может, через мое посредство. И страхи мои были вовсе не мнимые, мадам! Недавно я посетил королеву. У нее и впрямь были тогда веские причины опасаться этой клики. Теперь эти причины умножились!
— Эти люди строят против нее козни? Как?
— Нынче король страшится еретиков, как страшился папистов, когда ему за всем мерещились происки римского епископа[16]. Если лорд Ризли нашептал королю, что королева покровительствует еретикам… — он замолк, взгляд его сделался тоскливым, — ..то жизнь ее лежит на весах, где на другой чаше — его страхи.
— Ее жизнь?! — Я перепугалась не на шутку. — Нет, учитель! Король не лишит ее жизни! Любимую женщину, свою жену, свою королеву…
Я сама услышала, как жалко прозвучали мои слова.
Может.
Способен.
Он уже поступил так. С двумя прежними королевами.
Мы шли в молчании, не замечая окружавшей нас красоты, погруженные в собственные беспросветные мысли. Наконец я громко всхлипнула и повернулась к Гриндалу.
— Учитель, вы позволите мне разгадать ваши загадки?
Он с тревогой обратил ко мне свое длинное, худощавое лицо, по-монашески спрятал руки в рукава черной кембриджской мантии, мрачно кивнул.
Я начала:
— Король, мой отец, я увидела, насколько он болен…
Гриндал застыл.
— Простите, мадам, но я по приезде узнал, что через парламент прошел новый закон касательно королевской особы.
— Новый закон?
— Дескать, говорить о короле — в определенном смысле — безусловная измена, влекущая за собой смерть.
— Что за определенный смысл? Гриндал посмотрел в землю, потом возвел очи к небу.
— Например, — произнес он своим риторским тоном, — если вы скажете мистрис Кэт:
«Гриндал болен, он скоро умрет» — это изменой не будет.
Я подхватила на лету:
— Но никто не волен говорить о болезни короля, ни о его дальнейшей судьбе, особенно о том, что и он, как прочие смертные, подвластен течению времени…
— Истинная правда, мадам! Из страха, что говорящий пожелает ускорить… приблизить…
Я печально кивнула. Вчера я прочла подозрительность в глазах короля.
— Что ж, вернемся к нашим басням — к Эзопу и старому льву, — теперь я увидела ясно, каково здоровье старого льва. Но видела я и львенка, о котором Эзоп умалчивает…
Моего брата Эдуарда.
…и который не может править один, значит — должен будет вручить бразды правления старшим горделивым князьям.
Гриндал кивнул.
— А до тех пор есть и иная претендентка на власть…
Моя сестра Мария.
…отсюда две партии…
Я сама их видела, выстроившихся в подобном боевому порядке.
…за львенка стоят его смелые дядья Сеймуры, которые будут «смотреть больше» и «смотреть больше»[17], пока не захватят сам трон.
Он улыбнулся.
— Ваш грамматический разбор точен, мадам.
— И у старшего из братьев, лорда Гертфорда, в сердце достанет храбрости перейти вброд любую реку[18], лишь бы достичь цели.
Гриндал кивнул.
— И чтобы убрать с дороги любые препятствия.
— То есть партию старшей дочери?
— Истинная правда.
— Старую веру, что противостоит новой?
— Мракобесов, стоящих на пути у ревнителей нового порядка.
Все встало на свои места.
— Старую знать, — продолжила я, — стоящую на пути у новой?
— Партию войны, которая ратует за Испанию и Габсбургов против Франции и противостоит миротворцам, которые за союз со всеми и свободную торговлю с Европой.
— Еще один вопрос, учитель, чтобы покончить с вашими иносказаниями. Катилина, кто он? Гриндал ответил устало:
— Вы сами видели, госпожа, при дворе не один гордый Люцифер, но Катилина тот, кто грозит превратить Англию в дымящиеся развалины, это милорд Серрей.
Милорд… мой лорд… мой Серрей.
— Как? И почему?
— В его жилах течет кровь Плантагенетов. Из-за этого он считает себя принцем и клянется, что трона достоин лишь равный ему по происхождению. Он презирает Сеймуров, считает их выскочками и недоволен, что им поручили воспитывать принца — мол, это был должен делать он и его отец Норфолк. Вместе с Ризли они готовятся ударить по Гертфорду и новой вере, даже по женщинам. И все говорят, на пути к своей цели он не остановится перед кровавым переворотом.
Я не сразу обрела голос:
— И что мы можем сделать?» Выпростав руку из рукава, Гриндал растопырил два длинных пальца.
— Подумайте об этом, мадам. Две партии, две клики, две веры. — Он выжидательно смолк. Католики и протестанты. Мария и Эдуард.
— Да?
— Две политики, две любви, две ненависти.
Мои нервы были натянуты до предела.
— Да?
Впервые за весь день он взглянул мне прямо в лицо.
