Эмили Бронте - Грозовой перевал
— Я хочу поговорить с ним, я должна и без этого не уйду к себе наверх, — сказала она. — Ворота открыты. И его нет поблизости: он не откликался, хоть я звала его с крыши загона так громко, как только могла.
Джозеф сперва отказывался, но, взволнованная не на шутку, она не потерпела возражений; и старик наконец напялил шляпу и пошел ворча. А Кэтрин шагала взад и вперед по кухне, восклицая:
— Не понимаю, где он! Где может он быть! Что я там наговорила, Нелли? Я не помню. Его обидело мое настроение нынче днем? Ох, напомни, что я сказала такого, что могло бы его задеть? Я хочу, чтоб он вернулся. Хочу!
— С чего тут подымать шум? — сказала я, хоть мне и самой было не по себе. — Такого пустяка испугалась! В самом деле, стоит ли беспокоиться, если Хитклиф вздумал шататься при луне по полям? Да он, может быть, лежит себе на сеновале, и так у него плохо на душе, что он не хочет с нами разговаривать. Побьюсь об заклад, он спрятался на сеновале. Вот увидите, сейчас я его выволоку.
Я опять отправилась в поиски. Они привели только к лишнему разочарованию; не утешил нас и Джозеф, когда воротился.
— Парень совсем от рук отбился! — сказал он. — Оставил ворота открытыми настежь, и лошадка мисс Кэти выбежала из конюшни на гумно и оттуда рысцой, рысцой прямо на луг! Как бог свят, хозяин завтра озвереет как черт — и не зря! Он — само терпение с этим беспутным и нерадивым малым, само терпение! Только не всегда он будет так терпелив, вот увидите! Все увидите! Мыслимое ли дело изводить такого человека — это вам даром не пройдет!
— Ты нашел Хитклифа, осел? — перебила его Кэтрин. — Искал ты его, как я тебе велела?
— Я охотней поискал бы лошадку, — ответил он. — Больше было бы толку. Но в такую ночь не сыщешь ни лошади, ни человека — черно, как в трубе! А Хитклиф не таковский парень, чтобы прибежать на мой свист; вот коли вы покличете, он, пожалуй, окажется не так уж глух!
Вечер и впрямь был очень темным для летней поры; тучи, казалось, несли грозу, и я объявила, что лучше нам всем сидеть спокойно дома: надвигается непогода, и дождь, конечно, пригонит парня под крышу, не стоит хлопотать. Но Кэтрин нипочем не хотела успокоиться. Она все бегала взад и вперед от ворот к дверям в крайнем возбуждении, не позволявшем ей передохнуть. И в конце концов она стала, как на посту, у дороги по ту сторону забора и стояла там, не обращая внимания ни на мои уговоры, ни на гром, ни на крупные капли, которые шлепали уже вокруг нее, и время от времени звала, прислушивалась, опять звала и, наконец, расплакалась. Пуще Гэртона, пуще любого малого ребенка — громко, навзрыд.
Близилась полночь, а мы все еще не ложились спать. Между тем гроза над Перевалом разразилась со всею яростью. Ветер был злющий, и гром гремел, и не то от ветра, не то молнией расщепило ель за углом нашего дома; большущий сук свалился на крышу и отшиб с восточной стороны кусок дымовой трубы, так что в топку на кухне посыпались, громыхая, камни и сажа. Мы решили, что прямо промеж нас ударила молния; и Джозеф упал на колени, заклиная господа вспомнить патриархов Ноя и Лота и, как в былые времена, пощадить праведных, свершая кару над нечестивыми. Мне же подумалось, что суд божий должен свершиться и над нами. А роль Ионы, по-моему, должна была выпасть мистеру Эрншо; и я постучалась в дверь "его берлоги, чтоб убедиться, жив ли он еще. Он ответил достаточно явственно и в таких выражениях, которые заставили Джозефа взмолиться громче прежнего, чтобы карающая десница соблюдала различие между святыми, вроде него, и грешниками, вроде его хозяина. Но гроза за двадцать минут отгремела, никому из нас не причинив вреда; только Кэти промокла до нитки, потому что упрямо отказывалась уйти под крышу и стояла, простоволосая, без шали, набирая в косы и в платье столько воды, сколько могли они в себя впитать. Она пришла и, мокрая, как была, легла на круглую скамью, повернувшись к спинке и закрыв ладонями лицо.
— Опомнитесь, мисс! — сказала я, тронув ее за плечо, — так и помереть недолго! Знаете вы, который час? Половина первого. Ступайте лягте спать! Теперь больше нечего ждать этого сумасброда: он пошел в Гиммертон и там заночевал. Рассудил, что вряд ли мы захотим сидеть из-за него до поздней ночи, и, уж во всяком случае, сообразил, что если кто не спит, так только мистер Хиндли, и что хорошего будет мало, если дверь ему откроет хозяин.
— Ни в каком он не в Гиммертоне, — вмешался Джозеф. — Чего тут гадать — он не иначе как лежит на дне какой-нибудь ямы в трясине. Грешник понес заслуженную кару, и хотел бы я, чтобы предостережение не прошло для вас напрасно, мисс, — может быть, и вы на очереди. Возблагодарим же небо за все! Все складывается ко благу для тех, кто отмечен и взыскан господом. Знаете, что сказано в Писании… — И он начал приводить всевозможные тексты, указывая, в какой главе и в каком стихе можно их найти.
Так и не уговорив своевольницу встать и скинуть с себя мокрую одежду, я оставила их вдвоем, его — проповедовать, ее — дрожать в ознобе, и пошла в свою комнату укладываться с маленьким Гэртоном, который спал так сладко, как если бы все вокруг спало крепким сном. Еще довольно долго доносились до меня назидания Джозефа; потом я услышала медленные стариковские шаги по лестнице и вскоре заснула.
Утром, когда я сошла вниз несколько позже обычного, я увидела при свете солнечных лучей, пробивавшихся в щели ставен, что мисс Кэтрин все еще сидит у огня. И наружная дверь была все так же распахнута настежь; в незапертые окна падал свет; Хиндли уже вышел и стоял на кухне у очага, осунувшийся, заспанный.
— Что с тобой, Кэти? — говорил он, когда я вошла. — Вид у тебя скучный, совсем как у собачонки, которую только что окунули в воду. Почему ты такая мокрая и бледная, девочка?
— Я промокла, — отвечала она неохотно, — и меня знобит, вот и все.
— Ох она, негодница! — вскричала я, видя, что господин сравнительно трезв. — Попала под вчерашний ливень да так и просидела всю ночь напролет, и я не могла ее уговорить подняться с места.
Мистер Эрншо глядел на нас в недоумении.
— Ночь напролет… — повторил он. — Что ее тут держало? Неужели страх перед грозой? Да ведь и гроза-то вот уж несколько часов как стихла!
Никому из нас не хотелось заводить речь об исчезновении Хитклифа, пока можно было об этом молчать. Я отвечала, что не знаю, с чего это ей вздумалось сидеть всю ночь, а Кэтрин не сказала ничего. Утро было свежее и холодное; я распахнула окно, и в комнату хлынули сладкие запахи из сада; но Кэтрин крикнула в раздражении: «Эллен, закрой окно. Я и так закоченела!». И у нее стучали зубы, когда она, вся съежившись, придвинулась к еле тлевшим углям.
