Джейн Фэйзер - Безжалостное обольщение
— Можно два слова, месье?
Доминик, в этот момент надевавший панталоны, нахмурился.
— Ну, давай. — Закрепив кушак, он прошел к столу, налил вина в один бокал и бренди себе — в другой.
— Анжелика… — Сайлас прокашлялся. — Она желает знать, когда освободится комната.
— Можешь передать, что я не знаю, — резко бросил Доминик. — Пусть переночует в другой.
— Кто такая Анжелика? — спросила Женевьева, принимая бокал рубинового вина.
Лицо Делакруа стало непроницаемым, словно на него упало забрало.
— Тебя это не касается. Пей свое вино.
— Но это ее дом? — продолжала настаивать Женевьева, явно не обращая внимания на предупреждение. — Во всяком случае, не думаю, что это может быть твоей спальней.
Доминик вздохнул и постарался проглотить грубое замечание, готовое было сорваться с губ.
— Дом принадлежит мне, это моя спальня. Но я здесь не живу.
— Конечно, здесь живет Анжелика. — Женевьева" сделала глоток и снова оглядела комнату. — Она скорее всего квартеронка на содержании?
— Совершенно верно. — Доминик снова вздохнул. — Я не желаю далее участвовать в этом допросе. Анжелика не имеет к тебе никакого отношения, так же как и ты к ней. Это ясно?
Женевьева пожала плечами. Предмет едва ли стоил спора, и ничего удивительного в том, что Доминик Делакруа содержал любовницу-квартеронку, тоже не было, во всяком случае, это куда менее удивительно, чем то, что Женевьева Латур сидела в постели этой квартеронки. Вся разница между ними состояла в том, что одна продавала то, что другая дарила.
— Когда ты собираешься послать ультиматум папа? — спросила Женевьева, переключая допрос на предмет не менее интересный, не забыв при этом взять сырную тарталетку с блюда, которое Доминик поставил ей на кровать.
— Когда я сделаю что? — вопрос прозвучал, как щелчок хлыста, и Женевьева с замиранием сердца осознала, что невольно предала Николаса.
Она не собиралась открывать, что знает все детали плана Доминика, только хотела дать понять, что догадалась о них в общих чертах и готова помочь Доминику, чтобы у него отпала нужда использовать ее сестру. Но события этого вечера притупили бдительность Женевьевы. Капер оставался очень опасным человеком, хотя и подарил ей восхитительную ночь.
— Вижу, мне придется объяснить Николасу, что следует держать язык за зубами, по крайней мере когда речь идет о моих делах, — задумчиво произнес Доминик.
— Пожалуйста… — робко пробормотала Женевьева. — Николас не виноват. Это я заставила кузена все рассказать. Разлетающиеся брови Делакруа недоверчиво приподнялись:
— Я знаю, что ты на многое способна, что ты утомительно настырна и решительна, но не думаешь же ты, что я поверю, моя дорогая Женевьева, будто у тебя есть способ заставить взрослого мужчину разболтать то, что он должен хранить в тайне? Если, конечно, ты не имеешь в своем распоряжении камеры пыток, где вырывают ногти и вздергивают на дыбе.
— Нет, конечно, нет! Просто Николас понимал, что, рассказав все мне, он не создаст для тебя никаких сложностей. Видишь ли…
Ей было трудно говорить под этим немигающим ледяным взглядом. Ах, если бы хоть один мускул дрогнул на его лице, если бы Доминик моргнул хоть раз. Такая полная неподвижность была страшнее всего, что она могла себе представить. Но он продолжал молчать, и, набрав воздуха в легкие, она начала снова:
— Я оказалась здесь сегодня, чтобы заменить собой Элизу в твоем плане и… — «шантажировать», разумеется, было самым подходящим словом, но она не решалась его произнести, — ...вынудить папа сделать то, что тебе нужно… в деле с бухтой для кораблей.
— Понимаю. А что заставило вас решить, будто вы, мадемуазель, и есть равноценная замена? — холодно поинтересовался он. — Дело в «средствах», как вы справедливо изволили выразиться некоторое время назад. Но не думаю, что у вас есть те самые «необходимые средства».
Гневный румянец залил ее лицо.
— После того, что между нами произошло, не думаю, что ты имеешь право так говорить. Можешь сообщить папа всю правду: я потеряла невинность. И сделай этот факт достоянием всех и каждого, демонстративно средь бела дня привезя меня обратно на Ройял-стрит. Через час эта сплетня будет у всех на устах.
— Так-так. — Доминик подошел к изножью кровати и пристально посмотрел на Женевьеву. — Отлично придумано. Поздравляю. — В его голосе звучала нескрываемая насмешка. — И ты думаешь, что угроза твоей незапятнанной репутации будет достаточным стимулом для твоего отца?
— Я такая же его дочь, как Элиза, — огрызнулась Женевьева.
— Несомненно. Но у тебя нет страстного воздыхателя, который позарез нужен твоему отцу. Ты, разумеется, пострадаешь от утраты доброго имени, потому что приличной партии тебе в этом случае не видать, но скажи, чем это может так уж навредить твоему отцу? Да, небольшой урон его репутации это нанесет, но меньший, чем деловое партнерство с капером.
Возразить было нечего. Женевьева, опустив глаза, обводила ногтем вышитый узор на покрывале.
— Да, ты прав. В отчаяние папа не придет. Скорее всего отошлет меня в монастырь и вычеркнет из своей жизни.
Заразительный громкий смех вдруг прокатился по комнате. Женевьева в изумлении подняла голову. Бирюзовые глаза теперь выражали явное удовольствие:
— Это было бы страшным бедствием для тебя и для урсулинок. Так что подобное развитие событий следует предотвратить любой ценой. Монашка! — Смех на время сделал Доминика менее суровым, плечи его тряслись, он смотрел на Женевьеву, откинувшуюся на подушках, на водопад золотистых волос, разметавшихся по ним, на ее желто-карие глаза, сверкавшие негодованием. — Нет… О нет… мы решительно не должны допустить этого!
— Перестань смеяться! — сердито потребовала Женевьева. — Мне не нравится, когда надо мной издеваются.
— Тогда не надо рисовать мне столь восхитительно абсурдные картинки, — притворно-извиняющимся тоном возразил Доминик, возвращаясь к столу и снова наливая себе бренди. — Надо вернуть тебя домой так, чтобы никто ничего не узнал.
— А что же ты будешь делать с бухтой? — упорствовала Женевьева. — Не можешь же ты по-прежнему рассчитывать на Элизу.
— Почему бы и нет? — любезно поинтересовался он. — Уверяю тебя, теперь, зная истинную природу твоей заинтересованности, я сумею с легкостью обойти все твои рогатки.
В этом Женевьева не сомневалась. Увы, больше ей не предоставится возможности спасти Элизу от капкана.
— Мне остается лишь рассказать ей правду, — упрямо сказала она. — Николас, может быть, и трус, но, думаю, в сложившейся ситуации подтвердит мой рассказ.
Бирюзовые глаза зловеще потемнели.
