Филиппа Грегори - Широкий Дол
– Да, – сказал Гарри. – Ладно, я, наверное, пробуду там до обеда. А если не вернусь к трем, пришли, пожалуйста, кого-нибудь из конюхов, чтобы он привез мне поесть.
У меня мелькнула мысль, что надо бы предупредить Гарри, чтобы он был осторожен, но я позволила этой мысли угаснуть. Если ему так уж хочется изображать джентльмена-земледельца, это вряд ли сильно усугубит положение. Та горечь, что уже существует в наших отношениях с деревней, вряд ли может стать еще более горькой. И потом, я отлично помнила, что взяла на себя всю вину за те перемены, что происходят в нашем поместье. Если Гарри удастся снова завоевать сердца крестьян, если они опять увидят в нем божество урожая, это, возможно, несколько ослабит напряжение. В таком случае у них в этом году будет довольно-таки пухлое божество и далеко не такое загорелое и мускулистое, как три года назад. Но если им будет приятно, что молодой сквайр встал в один ряд с простыми жнецами, они, может быть, и работать будут немного быстрее.
Гарри плюхнулся на возок и затянул песенку, которую почему-то считал деревенской, с бесконечными припевами вроде «хэй-нонни-но!» – я лично подобной песни никогда не слышала ни от одного из местных крестьян, даже пребывавших в сильном подпитии. А когда его возок заскрипел по подъездной аллее, он, усевшись рядом с возницей, стал махать рукой Селии и детям.
Назад он вернулся уже через час, и я даже издали увидела, насколько мрачное у него лицо. Я отодвинула с сторону письмо, которое писала, и стала ждать его горестного рассказа. Вскоре громко хлопнула дверь, ведущая в западное крыло, и я ощутила волну горячего воздуха, когда Гарри без стука влетел ко мне в кабинет.
– Они меня оскорбили! – заявил он, и его нижняя губа задрожала от ярости и огорчения. – Они даже разговаривать со мной не пожелали! И не захотели петь те песни, которые мы пели всегда. Они даже не посторонились, чтобы дать мне место в ряду жнецов, а попросту вытеснили меня к самой изгороди. И ни одна девушка мне не улыбнулась! А когда я предложил: «Давайте споем, ребята!», один сказал: «Нам так мало платят, сквайр, что даже на то, чтобы дышать, не хватает, куда уж нам петь. Вы лучше сделайте так, чтобы ваша сестрица, у которой глаза как кремни, платила нам по справедливости, вот тогда мы, пожалуй, и станем петь, как эти проклятущие черные дрозды, чтобы вам удовольствие доставить. Но пока нам жрать нечего, пойте сами!»
– Кто это сказал? – быстро спросила я. – Я немедленно вышвырну его из поместья.
– Откуда же я знаю? – даже с какой-то обидой воскликнул Гарри. – В отличие от тебя, я их и друг от друга-то не отличаю, и уж совсем не знаю, как кого зовут. Они для меня все на одно лицо. Да у них и лица-то какие-то смазанные, без особенностей. Этот был довольно пожилой, но я не знаю, кто он. Зато другие наверняка знают.
– Ну да, и они, конечно, тут же мне скажут! – рассердилась я. – Ну, и что ты с ним сделал?
– Ничего! Уехал домой! – с негодованием ответил Гарри. – А что я еще мог сделать? Если уж я не могу убирать урожай в собственных полях, то уж приехать домой к обеду я точно могу. Ты думаешь, они обрадовались, что их сквайр вышел в поле и работает с ними бок о бок? Если уж они так хотят, чтобы все было по-старому, так нужно же как-то соответствовать традициям!
– Действительно, – сухо бросила я. – А что, далеко ли они продвинулись?
– Ах, да я едва успел что-то заметить! Я так расстроился! – беспомощно развел руками Гарри. – Нет, право, Беатрис, это уж слишком. Могу тебя заверить, что больше этим летом я в поле не поеду. Тебе придется самой за всем присматривать, а если тебе будет слишком тяжело, то пусть это делает Джон Брайен. Ведь недопустимо, чтобы меня, сквайра, подвергали таким оскорблениям!
– Ну, хорошо, – устало сказала я. – Ступай. Успокойся, выпей кофе с печеньем, и сразу почувствуешь себя гораздо лучше.
– Но почему они так со мной разговаривали? – снова огорченно спросил Гарри, и на его лице отчетливо проявилась работа мысли. – Разве они не понимают, что так теперь развивается весь мир?
– Похоже, что нет.
– У меня болит вот тут, в груди, когда я огорчаюсь, – сказал Гарри, и в его голосе послышались плаксивые нотки капризного ребенка. – Мне очень вредны подобные сцены. А этим людям давно пора понять, что мы делаем для них все, что можем. И работу мы даем, и благотворительностью занимаемся! Селия, например, каждую неделю тратит по нескольку фунтов на суп и хлеб для бедных. А тут еще этот праздничный обед в честь урожая! Недешево он нам обойдется. И, между прочим, никакой благодарности мы за это не получим!
– Праздничный обед? – резко спросила я. – Но в этом году я не собиралась устраивать никакого праздничного обеда.
Гарри посмотрел на меня непонимающим взглядом и сказал:
– Так ведь его Селия устраивает. Ты же сама просила ее этим заняться. Праздник состоится, как обычно, на мельнице, когда будет сжато последнее поле и в амбары уберут последний возок зерна.
– Нет! – в ужасе воскликнула я. – Гарри, этого нельзя допустить! Билл Грин и сам вот-вот разорится, так что вряд ли он будет рад, если к нему на мельницу кто-то веселиться явится. Получится еще хуже, чем на Рождество. Тут даже и предсказать ничего не возможно. И потом, это же не уборка урожая в закрома. Мы просто обмолотим зерно и отдадим его мистеру Гилби, который увезет все отсюда до последнего зернышка!
– Но ведь Селия уже все устроила, Беатрис, – попытался неловко оправдаться Гарри. – Да и я сегодня всем об этом сообщил – еще до того, как они мне пшеницу жать не позволили. Боюсь, будет только хуже, если мы теперь объявим, что никакого праздника не будет.
Я нахмурилась: это действительно было очень некстати.
– Вот уж не думала, что Селия так серьезно воспримет мои слова, – сказала я. – И все-таки праздник придется отменить.
– Как хочешь, – неуверенно сказал Гарри, – только все уже готово. И, по-моему, все собираются прийти. Так что проще это вытерпеть, чем отменять.
Я покусала кончик пальца, пребывая в глубоких раздумьях.
– Ну ладно, – сказала я. – Раз уж все готово и мельник Грин не отказался, то, полагаю, пусть праздник состоится. Только странный это будет праздник – словно на перепутье между старой жизнью и новой.
– Возможно, когда зерно будет убрано в амбары, они немного повеселеют, поедят, выпьют, вот все и получится, как в то первое чудесное лето, – мечтательно заявил мой безмозглый братец.
– Сомневаюсь, – обронила я. – Нельзя повторить дважды одно и то же лето. Да и сам Широкий Дол стал иным. И ты тоже. А я и вовсе сама себя не узнаю. – Я помолчала, чувствуя, как печально звучит мой голос. – В общем, договорились. Раз все уже готово, пусть они собираются и празднуют. А мы можем уехать совсем рано – особенно если возникнут неприятности.