Дама с рубинами - Марлитт Евгения
Она не спросила: «Он умер?» Ее бледные губы были судорожно сжаты и не могли произнести ни слова. Маргарита молча сошла с лестницы пакгауза и вышла через открытые ворота на улицу.
Она быстро шла по отдаленным пустым переулкам, по той же дороге, по которой когда-то бежала из страха перед пансионом. Но сейчас она даже не вспомнила об этом. Кругом нее, правда, были не волнующиеся нивы, согретые вечерними лучами июльского солнца, а далеко простирающиеся уже сжатые поля, над которыми летали стаи ворон. Их карканье одно нарушало мертвое безмолвие осеннего ландшафта, но Маргарите казалось, что ее преследует хор учеников. «Так решено в совете Бога» – непрестанно звучало в ее ушах, заглушая резкий крик птиц.
Иногда она вдруг на минуту останавливалась и со стоном зажимала уши и закрывала глаза.
Неужели мог случиться такой ужас? Возможно ли, чтобы крепкий, полный сил человек упал, как тонкий колос от взмаха косы, и властная рука судьбы в одно мгновение остановила исполнение самонадеянных планов и намерений и внезапно сковала уста, готовые произнести решающие слова?
Она шла все быстрее, уже бежала по голым полям, через пригорок, по шелестящей под ее ногами листве, которой буря усеяла всю дорогу перед рощей.
Только бы попасть туда скорее, чтобы освободиться от невыразимой муки: там она увидит, что это только сильный припадок, все пройдет, все будет опять по-старому, она услышит его голос, увидит устремленный на нее взгляд, и этот ужасный час забудется, как страшный сон.
«Они нашли его за Дамбахской рощей» – опять явственно раздалось в ее ушах, и сердце замерло от испуга, ноги подкосились, сладкая надежда рассеялась, как обманчивый сон.
Вон там, где березы выступали из-за стволов буков, было это место.
Земля была здесь вытоптана ногами многих людей, как на месте битвы, большие сучья обломаны на деревьях для простора.
Ее душевная сила сломилась под этим ударом, и когда, наконец, перед ней невдалеке открылись фабричные строения, а лесок и первые дома деревни остались позади, она вдруг почувствовала страшную слабость и прислонилась к одной из лип, которые стояли против ворот фабричного двора, бросая тень на площадку, где всегда отдыхали рабочие.
На дворе стояли группы фабричных, но оттуда не доносилось ни звука.
Было только слышно, как прохаживали Гнедого.
В ту минуту, как Маргарита подошла к липам, ландрат вышел из сада во двор и почти одновременно с этим с шоссе повернул экипаж и с шумом остановился перед воротами.
Как в тумане, увидела молодая девушка развевающиеся ленты и перья на шляпах– в экипаже сидели дамы из Принценгофа.
– Успокойте меня, бога ради, дорогой ландрат, – воскликнула баронесса Таубенек, когда Герберт, бледный как мел, подошел к дверце кареты.
– Боже мой! Какой у вас вид! Так действительно случилось то ужасное, невероятное, что сообщил мне встретившийся нам судья из Гермелебена? Наш милый бедный коммерции советник.
– Он жив, дядя, ведь он жив? – услышал он возле себя умоляющий прерывающийся голос, и горячие пальцы сжали его руку.
Он обернулся, испуганный:
– Это ты, Маргарита!
Дамы высунулись из кареты и воззрились на богатую купеческую дочку, которая пришла, как служанка, в утреннем платье, покрытая черным платочком, разгоряченная, в пыли.
– Так это фрейлейн Лампрехт, ваша племянница, милейший ландрат? – спросила, запинаясь и с недоверием, толстая дама, с тем любопытством ограниченных людей, которое они не могут скрыть даже при трагических обстоятельствах.
Он не отвечал, а Маргарита и не взглянула на его будущую важную тещу, она не помнила в эту ужасную минуту об отношениях, которые существовали между этими тремя людьми; взгляд ее был прикован с диким страхом к расстроенному лицу Герберта.
– Маргарита! – Он сказал одно это слово, но с такой душевной мукой, что она поняла все.
Содрогнувшись, она оттолкнула его крепко обнявшую ее руку и пошла по двору к павильону.
– Она, кажется, так огорчена, что совсем потеряла голову, – услышала она за собой звучный, холодный, выражавший сожаление голос красавицы Элоизы, – иначе не решилась бы идти в таком виде по городу.
В сенях павильона стояли, собираясь уходить, два городских врача и обливавшаяся слезами жена фактора и разговаривали вполголоса. До Маргариты донеслись слова «удар», «прекрасная смерть», «смерть, достойная зависти».
Не поднимая глаз, скользнула она мимо говоривших прямо в комнату, где всегда сидел отец.
Теперь он лежал на диване – его прекрасное лицо резко выступало на темно-красной обивке, казалось, он спал мирным сном; внезапно, без страданий похитившая его рука смерти стерла с его лица следы мрачных раздумий. У ног его сидел дедушка, охватив руками седую голову.
Старик взглянул на внучку, когда она опустилась в немой скорби на колени перед отцом, ему было понятно, что она пришла пешком и в «таком виде» – он знал свою Гретель. Нежно, но молча, он притянул ее к себе и на его родной груди из ее глаз хлынули, наконец, неудержимым потоком благодатные слезы.
Глава шестнадцатая
В галерее между дверью в большую залу и противоположным средним окном было место, где все носившие имя Лампрехтов принимали последнее прощание от своих близких, прежде чем сойти под сырые своды фамильной усыпальницы на тихом кладбище за городскими воротами.
Здесь лежала и злая госпожа Юдифь с озаренным злорадной улыбкой лицом: вынудив у своего супруга клятву, связывающую его на всю жизнь, она перестала отчаянно бороться со смертью и сейчас же вытянула свое худое некрасивое тело в вечном покое.
Здесь же под цветущими тропическими растениями, окружавшими обитый серебром гроб богатой женщины, увидел, как говорят, господин Юстус Лампрехт в первый раз красавицу Доротею.
Она была осиротевшей дочерью одного живущего в дальних краях купца, который вел дела с фирмой Лампрехт и назначил господина Юстуса опекуном Доротеи в своем завещании. И вот однажды вечером перед домом Лампрехтов остановилась дорожная карета, на которую никто не обратил внимания, хотя в дом по ярко освещенной лестнице входило необыкновенно много людей; приехавшая незнакомая девушка вышла из кареты, последовала за ними и очутилась, к своему ужасу, перед покойницей.
Таково было ее первое появление в доме будущего мужа – это было «дурным предзнаменованием», которое оправдалось: несколько лет спустя она лежала на том же месте в гробу, как прекрасное изваяние, с мертвым ангелом в объятиях, вся усыпанная цветами, несмотря на суровую зиму издалека привезенными за баснословно дорогую цену; шлейф ее белого шелкового платья сносился из гроба и лежал длинной полосой по полу галереи.
Это рассказывали еще и до сего времени. С тех пор много покойников лежало на том же месте, в спокойном безмолвии выслушивая последний приговор окружающих. Отцы и сыновья, матери и дочери, отжившие старики и преждевременно похищенные смертью юноши – все останавливались здесь, прежде чем переселиться на вечный покой; но такого покойника, как умерший теперь Лампрехт, еще никогда не видела старинная галерея. Старушки, с трудом влезшие на лестницу среди жадной до зрелищ толпы, могли бы это подтвердить, так как никогда не пропускали похорон в доме Лампрехтов.
Действительно, казалось, что этот красивый богатырь вот-вот спрыгнет со своей странной постели, стряхнет с себя цветы, потянется, как после сна, и насмешливо сверкнет на любопытных своими огненными очами.
Мужчины шепотом говорили между собой, что с его смертью сломился последний могучий столб, поддерживающий старый дом Лампрехтов, и неизвестно, что будет теперь.
И они были правы. Длинная фигура в туго накрахмаленных воротничках на худой шее, скользившая, как тень, потирая зябнувшие руки, была просто жалкой рядом с величественным покойником – на такого наследника плоха была надежда.
Опасались, что испуг при внезапной катастрофе может иметь для него роковые последствия, но он даже не был испуган, а только удивлен и, пожалуй, смущен, так что первый день ходил как во сне. Затем его холодность еще резче выступила в обращении со служащими в конторе, и никого не удивило, что он уже на другой день сел за осиротелый стол покойника.
