Эльза Вернер - Цветок счастья
Молодая женщина, наконец, подняла голову, и ее глаза встретились с его умоляющим взглядом. Она медленно протянула свою руку, и Генрих страстно прижал ее к своим губам. Таким образом, согласие было дано безмолвно, и так же безмолвно Генрих выразил свою горячую благодарность, а затем долго не выпускал из своей руки нежной ручки Эвелины. Они стояли рядом и молча смотрели на расстилавшийся перед их глазами ландшафт, вовсе не замечая времени.
– Генри, куда же ты исчез? – вдруг раздался недовольный голос тайного советника. – Экипаж уже подан.
– Генрих никогда не бывает аккуратным! – прибавил Гельмар раздраженным тоном.
Молодой Кронек вздрогнул, точно его внезапно разбудили, и выпустил маленькую, изящную ручку, слегка трепетавшую в его руке.
– Итак, я полагаюсь на ваше обещание, Эви, – прошептал он, – а вы верьте моему. До свидания, Эви!
Он быстро вышел из кабинетика хозяйки дома, постоял несколько секунд в соседней комнате, а затем зашел в гостиную, где его ожидали отец и Гвидо.
Эвелина осталась одна; она еще не успела дать себе отчет в том, что произошло, как к ней вбежала Кетти говоря:
– Мама, господин Гельмар желал бы говорить с тобой наедине. Он хочет еще раз проститься с тобой.
Эвелина взглянула на падчерицу, точно не сразу сообразив, в чем дело. Затем провела рукой по лбу и недовольным тоном спросила:
– Для чего это? Ведь я уже простилась с ним!
– Разве ты не хочешь видеть его? – воскликнула Кетти, пораженная равнодушием мачехи.
– Нет. Скажи ему, что я очень расстроена и нуждаюсь в полном покое.
Молодая девушка послушно удалилась. Гельмар выслушал ее ответ с сожалением, но в глубине души был доволен им; он всецело приписал расстройство Эвелины тому впечатлению, которое произвели его стихи и разлука с ним. Ах, если бы он знал, что ни одно слово из его трогательных стихов не осталось в памяти молодой женщины! Вся та поэзия, которой окружал ее в течение нескольких недель известный поэт, все его ухаживания и даже романтическое объяснение в любви, – все было забыто! Эвелина помнила лишь одну маленькую фразу, сказанную не Гвидо Гельмаром, а другим: «Эвелина, Эви, ради меня!»
7
Прошел целый год. Снова наступил май, но на этот раз он принес с собой тепло и солнечный свет.
Доктор Эбергард все еще жил на маленькой даче, которую приобрел в собственность лишь для того, чтобы избавиться от назойливых покупателей. В течение прошлого лета много народа приходило осматривать дачу, но никому не удалось проникнуть туда, так как Мартин, исполняя приказание доктора Эбергарда, закрывал дверь перед носом каждого посетителя. Тогда владелец дачи предъявил свои права, чтобы положить конец всему этому. Эбергард объявил, что сам покупает дачу со всей обстановкой, и такой ценой приобрел покой.
Теперь он был уверен, что никто не станет надоедать ему. Тот способ, каким он отделывался от посетителей, ни для кого не оставался тайной и отнимал у всех охоту навещать сердитого доктора. Эбергард был очень рад своему уединению и решил остаться на даче всю зиму; это было ему тем более удобно, что он начал писать какой-то большой труд из области медицины. Мартин, не любивший людей в такой же мере, как и его хозяин, тоже не имел ничего против деревенской жизни, и даже доктор Жильберт, мнением которого, впрочем, никто не интересовался, выразил большую радость, узнав, что они никуда не уезжают. Радость молодого доктора объяснялась тем обстоятельством, что обитатели виллы Рефельдов по приказанию доктора Эбергарда тоже остались зимовать в горах.
Эвелина Рефельд была очень огорчена предписанием врача; она привыкла проводить осень и зиму в Италии и с ужасом думала о том, что ей придется жить высоко в горах, среди льда и снега, но не решилась не исполнить приказания строгого эскулапа, очень усердно принявшегося за ее лечение и в первое время приходившего к своей пациентке каждый день.
– Он является для того, чтобы мучить бедную маму! – недовольным тоном говорила Кетти, стараясь всеми силами восстановить мачеху против Эбергарда, но все ее труды были напрасны.
Нервная, раздражительная Эвелина, привыкшая, чтобы все вокруг предугадывали ее желания и обращались с ней в высшей степени бережно, выказывала теперь такое терпение, так кротко выносила грубые выходки старика, что, в конце концов, тронула его и заставила более осторожно обращаться с «интересным объектом науки». Вскоре между доктором и его пациенткой завязались довольно сносные отношения, и только Кетти продолжала быть его непримиримым врагом.
О более близком знакомстве между обитателями виллы Рефельдов и обоими докторами не могло быть и речи. Надежда Генриха на то, что в лице Жильберта дамы найдут приятного собеседника и постоянного гостя, совершенно не оправдалась. Эбергард, как ураган, врывался в дом Рефельдов, сыпал, как из мешка, вопросы, приказания и распоряжения и так же быстро исчезал, как и появлялся. Своего ассистента он приводил с собой очень редко, но и в таких случаях ни на одну минуту не отпускал от себя; таким образом, Жильберт так же мало говорил с Кетти, как и в первый день их знакомства.
Однажды после полудня Эбергард сидел за своим письменным столом, весь погруженный в книги и рукописи, и не слышал, как в комнату вошел Мартин, всегда отвозивший в это время на станцию письма. Старый слуга несколько раз кашлянул, и только тогда его барин поднял голову от книги.
– Доктор Жильберт уже вернулся? – спросил он, подавая Мартину несколько писем.
– Нет, он все еще гуляет! – ворчливо ответил лакей.
– Ну, наконец-то он в этом отношении стал аккуратным! – заметил доктор. – Его состояние беспокоит меня. Хотя он и уверяет, что чувствует себя хорошо, но я вижу, что это не так. Он стал бледным, как малокровная девица. Конечно, это все происходит от переутомления; он слишком много работал во время экзаменов, и с тех пор начал бледнеть и задумываться. Боюсь, что у него не в порядке голова, не задет ли мозг?
– Я думаю, что задет не мозг, а нечто другое, – угрюмо возразил Мартин.
– Что ты понимаешь! – сердито закричал Эбергард. – Говорят тебе, что все симптомы ясно указывают на болезнь мозга. Жильберт стал совершенно невосприимчивым к самым интересным выводам науки; иногда он не понимает, что у него спрашивают, и отвечает совсем невпопад; во время опытов он делает одну глупость за другой, так что мне приходится отнимать у него работу. Недавно я диктовал ему статью об инфекционных болезнях, а он написал какую-то чушь, не относившуюся к делу; вся рукопись была испорчена по его милости. Придется совсем освободить его от занятий; пусть проводит все время на свежем воздухе.
