Стэнли Джон Уаймен - Любовь на полях гнева
– Я ее не совсем понимаю, – ответил кюре.
– Я еще не превратился в лакея своих собственных людей, как хвастались эти рабы, – продолжал Сент-Алэ, насмешливо отвешивая поклон.
– Стыдитесь, маркиз! – воскликнул я, потеряв терпение. – Я уже сказал вам, что если бы не отец Бенедикт и Бютон, то мадемуазель и я…
– А я уже сказал вам, – прервал он меня раздраженно, – что я на этот счет думаю. Вот и все.
– Но вы, видимо, не знаете всего, что произошло! – воскликнул я, начиная сердиться от его несправедливости. – Вероятно, вы не знаете, что когда явились на помощь отец Бенедикт и Бютон, мадемуазель де Сент-Алэ и я находились в самом отчаянном положении, что они спасли нас с величайшим риском для себя, что, наконец, мы обязаны спасением скорее трехцветной кокарде, чем применению силы!
– Вот как! Вот как! – заговорил маркиз, мрачнея. – Я должен кое-что сказать по этому поводу. Но разрешите предварительно задать вам один вопрос. Верна ли моя догадка о том, что эти господа явились к вам от имени (извиняюсь заранее, если я перепутаю название) комитета общественной безопасности?
Я кивнул головой.
– Можно будет поздравить их с благоприятным ответом?
– Нет. Этот господин, – сказал я, указывая на капитана Юза, – обратился ко мне с некоторыми предложениями и высказал свои соображения в их пользу.
– Но я еще не высказал самого главного из них, – вмешался капитан, сухо поклонившись маркизу. – А понять его вам поможет сам маркиз де Сент-Алэ.
Маркиз бросил на него холодный взгляд.
– Очень вам благодарен, – презрительно заметил он. – Со временем, вероятно, нам придется еще поговорить с вами, но пока я беседую с виконтом де Со.
И, обернувшись ко мне, он заговорил снова:
– Итак, должен ли я предполагать, что предложения этих господ отклонены?
– Совершенно. Но из этого не следует, что я не питаю к ним благодарности.
– Вот как, – промолвил он. Потом, обернувшись, прибавил развязно: – Я вижу здесь вашего человека. Могу ли я дать ему поручение?
– Разумеется.
Он махнул рукой. Андрэ, стоявший у двери и наблюдавший за нами, подбежал к нему.
Маркиз опять обратился ко мне:
– Вы позволите?
Я молча поклонился.
– Иди сейчас, мой друг, к мадемуазель де Сент-Алэ, – сказал маркиз. – Она находится в зале. Попроси ее удостоить нас своим присутствием.
Андрэ поспешил в дом с каким-то особо торжественным видом. Мы, оставшись вдвоем, молчали. Мне страшно хотелось посоветоваться с отцом Бенедиктом, но я даже не смел взглянуть на него, ибо маркиз, продолжая сохранять на лице загадочную улыбку, не сводил с меня глаз.
Так мы стояли, пока в дверях не появилась мадемуазель. Остановившись на минуту, она затем робко двинулась дальше и подошла к нам.
На ней было платье, принадлежащее, должно быть, моей покойной матери и слишком длинное для нее. Но мне казалось, что оно удивительно шло ей. Плечи ее были прикрыты косынкой. Другую она надела на ненапудренные волосы, выбивавшиеся тонкими локонами на шее и висках.
Я не видел ее с тех пор, как ее сняли с моего седла, и теперь при свете ясного утра она показалась мне божественно красивой.
Приблизившись к нам, она даже не взглянула на меня: ее глаза были устремлены на маркиза, который притягивал ее к себе, словно магнит.
– Мадемуазель, – начал он, – я слышал, что своим спасением в прошлую ночь вы обязаны эмблеме, которая и теперь еще на вас. Эту эмблему не может носить ни один подданный его величества, не покрывая себя позором. Соблаговолите прежде всего снять ее.
То бледнея, то краснея, она бросала на нас умоляющие взоры.
– Монсеньер! – пробормотала она, как будто не понимая, в чем дело.
– Я, кажется, выразился совершенно ясно. Будьте добры снять это.
Она колебалась и, видимо, готова была расплакаться. Затем все же она принялась отшпиливать трехцветную кокарду, которую слуги, скорее всего без ее ведома, прикрепили к ее платью. Губы мадемуазель нервно подергивались, а пальцы заметно дрожали. Эта операция заняла довольно много времени.
Негодование охватило меня, но я решил не вмешиваться. Другие тоже смотрели на эту сцену с самым серьезным видом.
– Благодарю вас, – заговорил опять Сент-Алэ, когда его сестре удалось наконец отцепить трехцветный бант. – Я знаю, что вы настоящая Сент-Алэ и скорее умрете, чем сохраните вашу жизнь ценою позора. Будьте добры, бросьте это на пол и растопчите ногами.
При этих словах она вздрогнула всем телом. Помню, что я сделал шаг вперед и, без сомнения, вмещался бы, но маркиз поднял руку. Вмешаться я не мог: мы были зрителями, они – актерами.
Некоторое время мадемуазель стояла неподвижно и, затаив дыхание, расширенными глазами смотрела в лицо брата. Потом, по-прежнему не спуская с него глаз, она протянула руку и выронила бант.
– Растопчите его! – безжалостно скомандовал маркиз.
Она побледнела, как полотно, и не двигалась с места.
– Растопчите его!
Не отводя от него глаз, она выставила вперед ногу и коснулась трехцветного банта.
XI. Два лагеря
– Благодарю вас. Теперь вы можете идти, – промолвил маркиз.
Не глядя на нас, она бросилась в дом, закрыв лицо руками. Маленькая ее фигурка вздрагивала от рыданий, громко раздававшихся в неподвижном воздухе.
Вся эта сцена взбесила меня до крайности, но, делая над собой огромное усилие, я сдерживал себя. Мне хотелось знать, что он еще скажет.
Но он не заметил или делал вид, что не заметил, какое впечатление произвела на всех его выходка.
– Благодарю и вас господа за терпение, – начал маркиз. – Теперь вы знаете, что я думаю об этой трехцветной эмблеме: ни я, ни мои родные не будем прятаться за нее. Точно так же я не считаю возможным вступать в переговоры с убийцами и разбойниками.
Я уже не смог сдерживать себя далее и бросился к нему.
– Позвольте и мне сказать вам кое-что, маркиз! – закричал я. – Недавно я отверг эту трехцветную кокарду, отверг предложение тех, кто мне ее дал. Я хотел стать на вашу сторону, хотя и не верю в ваше дело. Но теперь я вижу, что этот джентльмен прав: вы сами даете против себя самое сильное оружие. Я поднимаю этот бант, и знайте же, что это будет делом ваших рук!
С этими словами я схватил кокарду, брошенную его сестрой, и дрожавшими не менее чем у нее пальцами, прикрепил у себя на груди.
С насмешливой улыбкой маркиз церемонно поклонился мне.
– Кокарду ведь легко и переменить, – сказал он.
Но я видел, что он побагровел от злобы и готов был убить меня на месте.
– Мной не так-то легко играть, – горячо возразил я.
Трое остальных, присутствовавших при этой сцене, с явным презрением отошли в сторону, оставив нас на том самом месте, где мы стояли три недели тому назад накануне дворянского собрания.
