Якоб Ланг - Наложница фараона
Столовая показалась мальчику еще наряднее и новее, чем прихожая. Здесь все было в зеленых тонах, серебряная посуда матово блестела. Вокруг стола было четыре стула. Отец и сын присели.
Но вот наконец начался обед. Андреас и вправду проголодался. Служанка принесла оловянный таз, кувшин с водой, и когда все вымыли руки, подала каждому тонкое льняное полотенце. Хозяйка налила, зачерпывая серебряным половником, суп из большой миски в тарелки. Суп оказался очень вкусный, густой, с какими-то вкусными кореньями. Затем служанка подала большую рыбину, нафаршированную тоже кореньями.
Отец спросил Андреаса, дают ли ему дома легкое вино. Андреас заметил, что отец не сказал: «дает ли тебе мама вино?», а спросил «дают ли…», как будто у Андреаса дома много людей. При этой женщине отец не хочет говорить о маме. Андреас снова испытал приступ острой жалости к матери, тревогу за нее… Надо скорее идти домой… В другой раз мальчик ответил бы, что да, вино ему дают, чтобы и отец сейчас дал ему вина, но эта тревога за мать и жалость к ней помешали солгать.
— Нет, — тихо отвечал мальчик, — Мне питье с корицей дают…
— Я велю приготовить… — встрепенулась хозяйка.
— Не надо, — быстро откликнулся Андреас, не глядя на нее, — я сейчас не хочу. Я просто воды попью…
Ему налили чистой воды в серебряный бокал.
Впрочем, во время этой трапезы кое-что привлекало особенное внимание мальчика. Сразу после того, как отец сказал ему: «А это наша Алиба!», Андреас то и дело взглядывал на стул, поставленный рядышком со стулом хозяйки. Видно было, как она заботливо наклоняется, доливает суп, нарезает рыбу… Андреас смотрел с любопытством и удивлением.
— Ты не будешь сердиться, господин Андреас, — шутливо обратился к нему отец, — если я буду любить Алибу немного больше, чем тебя? Ведь она все же девочка и больше нуждается в любви…
Мальчик поднял на отца огромные изумленные глаза и улыбнулся, как будто ему предлагали поиграть в какую-то новую занятную игру. Казалось, он хочет о чем-то спросить отца, но не решается. Внезапно хозяйка перехватила взгляд мальчика. Он тотчас отвлекся, но черты ее красивого лица выразили какую-то странную и страшную, почти животную тревожность. Видимо, пытаясь скрыть свое состояние, она снова склонилась над стулом дочери, но было на этот раз в ее позе что-то неестественное.
Между тем, внимание Андреаса привлекли серебряные кораблики — солонка и перечница — они были сделаны так изящно — со снастями, с маленьким флагом на мачте. Мальчик ярко вспомнил эти кораблики, они были из другой, прежней его жизни, когда он был еще совсем маленьким и жил в этом доме. И невольно он воскликнул:
— Наши кораблики!
И этот звонкий детский возглас заставил хозяйку приметно вздрогнуть.
Но затем мальчик забыл о корабликах и с улыбкой смотрел на стул возле стула хозяйки:
* * *Елена приготовила обед и накрыла на стол. Ей не хотелось, чтобы резчик обедал с ними. И повинуясь своему желанию (или вернее, нежеланию), она не стала ставить для него тарелку и бокал. Она надеялась, что незваный гость совсем ушел, и потому обрадовалась, когда выглянула в окно и не увидела его во дворе. Но надо было звать мальчика обедать.
— Андреас! — крикнула мать в окно, — Идем обедать, миленький.
Но мальчик не отзывался, не появлялся. Она подумала, что он играет поодаль, за хозяйственными постройками, и позвала громче, высунувшись из окна. Но мальчик и на этот раз не отозвался. Мать встревожилась и окликнула одну из соседок, стоявшую во дворе:
— Мария, ты не видела Андреаса?
— Да он здесь во дворе играл, — живо повернулась Мария.
Еще один мужчина и одна женщина во дворе стали громко звать мальчика. Мужчина быстро отошел к хозяйственным постройкам, но и там не было маленького сына Елены. Никто не понимал, когда мальчик успел убежать со двора. Ведь, казалось, он все время играл у них на глазах. Никто во дворе не придал значения короткому разговору о сапожках, так незаметно перешедшему в разговор о отце мальчика. Никто не запомнил. Это было для них такой мелочью, вот и не запомнили. И теперь не понимали, когда и почему Андреас мог уйти со двора.
Мать быстро накинула верхнюю одежду и побежала во двор. Она сама встревоженно обошла двор, заглядывая во все уголки и закоулки, и звала мальчика. Но его нигде не было. Тогда она, охваченная пугающей тревогой, кинулась на улицу, не вслушиваясь в советы и сетования соседей.
Сначала она шла скорыми шагами, затем побежала невольно. Но вдруг остановилась.
Сначала было ощущение, что чем быстрее она будет бежать, идти, спешить на поиски, тем скорее она отыщет сына, неведомо куда и неведомо почему исчезнувшего в большом городе, полном опасностей для такого маленького мальчика. Но вот она остановилась. Ведь ее Андреас всегда был умным, и если он вот так, неожиданно, ушел со двора, значит, что-то важное для него произошло. Что же? Ганс? Нет, резчик никогда не увел бы мальчика, не сказавшись и оставив ее тревожиться. Чужой кто-то? Но вроде бы никто во двор не заходил, соседи заметили бы и запомнили. Что же тогда, что же?..
Она стояла, опустив руки, чуть подавшись вперед. Начал падать легкий снег — маленькие пушистые снежинки, они казались сухими, словно тонкие шерстинки…
Почему-то все более и более она уверялась, что мальчик пошел к отцу. Она не могла объяснить, почему она в этом уверена, даже сама не могла понять, каким образом это предположение пришло ей на ум. Какие-то звенья в логической цепочке ее мыслей и чувств оставались невидимыми, неведомыми ей самой, и потому — необъяснимыми. Но она снова пошла вперед, теперь она шла, как человек, который хорошо знает, куда ему идти.
Она давно не ходила к дому с башенкой, где провела самое счастливое время своей жизни, даже мимо не хотела проходить. И теперь ей казалось, что за те три года, пока она не бывала здесь, все — сама улица, дома — все переменилось к худшему, сделалось каким-то мертвым, заброшенным, неживым, нечеловеческим. Это вызывало раздражение и печаль. Но тотчас она укорила себя: как может она думать о таких пустяках, как ее счастье, ее недолгая супружеская жизнь, в то время, как ее сыну, ее сокровищу, грозит, быть может, опасность. Ведь она все же не знает, куда пошел мальчик, сам ли пошел или его увели. И какие ужасы могут подстерегать его в этом большом городе, ведь здесь есть такие страшные кварталы на окраинах. И соседки говорили в кухне о каком-то страшном разбойнике, который стучится в дома, переодетый в одежду паломника, в шляпе с нашитой раковинкой, с посохом, и просит воды. А если видит, что в доме никого нет, кроме слабых женщин и детей, убивает их и грабит имущество…
