Евгения Марлитт - Семь нот любви
– Могу ли я теперь удалиться на часок? – спросила баронесса, складывая работу и вставая. – Я хочу немного прокатиться с Бэллой – бедняжка так долго не была на воздухе.
– Ну, кажется, она может дышать им сколько угодно, – для этого ей нужно только высунуть голову в окно, – сухо проговорил фон Вальде, стряхивая с сигареты пепел.
– Ох, Рудольф, тебе, возможно, неприятно, если я возьму лошадей? Я сейчас же останусь дома, если…
– Я совершенно не понимаю, чего ради мне удерживать тебя, катайся, пожалуйста, когда и сколько тебе угодно, – последовал равнодушный ответ.
Баронесса поджала губы и обратилась к Елене:
– Значит, решено: кофе будем пить у меня. Я недолго буду отсутствовать, так как идет дождь. Вернусь ровно через час и сама отведу тебя к себе.
– Это уже в течение многих лет составляет мою обязанность, – вступил в разговор фон Вальде, – и я надеюсь, что сестра не думает, будто я забыл о ней, пока меня не было.
– Конечно, нет, милый Рудольф, я буду благодарна, – оживленно воскликнула Елена, в то время как ее взгляд боязливо перебегал от одного к другому.
Баронесса между тем мужественно поборола свой гнев. Она с милой улыбкой протянула руку фон Вальде, поцеловала Елену и, проговорив «До свидания», выпорхнула из комнаты.
Во время этих переговоров Елизавета рассматривала черты лица фон Вальде, взгляд и голос которого на днях произвели на нее такое сильное впечатление. Его лицо выражало твердость, которую ничто не может сломить, во взгляде сквозили честность и решительность. Как спокойно светились его глаза, которые тогда метали такие искры! Их выражение становилось более ледяным, когда они останавливались на баронессе. Темная, чуть вьющаяся борода покрывала нижнюю часть лица фон Вальде, сообщая ему строгость и величавость.
Когда баронесса вышла из комнаты, Елизавета открыла рояль.
– Нет-нет, пожалуйста, без нот, – воскликнула Елена, заметив, что молодая пианистка ищет их. – Мы хотим послушать ваши собственные мысли. Пожалуйста, сыграйте что-нибудь экспромтом.
Елизавета без колебания села за рояль. Вскоре она и в самом деле забыла о внешнем мире. В ее душе зародился целый сонм звуков, который увлек ее далеко ввысь. Весь ее внутренний мир вылился в этих мелодиях.
Последние аккорды отзвучали. На ресницах Елены висели две крупные слезы, ее лицо побледнело еще больше. Она посмотрела на брата, но тот глядел в сад. Когда он наконец повернулся к ней лицом, то его черты имели такое же спокойное выражение, как обычно, только легкая краска покрывала их. Сигара выскользнула у него из рук и лежала на полу. Он ни слова не сказал Елизавете относительно ее игры, зато Елена, которой, видимо, было неприятно молчание брата, рассыпалась в похвалах, чтобы замять или хотя бы смягчить его холодность.
– Это было гениально! – воскликнула она. – В Б., наверное, не имели понятия о золотом источнике мелодий, таящихся в груди Эльзочки, иначе ее не отпустили бы к нам в тюрингенские леса.
– Вы до сих пор жили в Б.? – спросил фон Вальде, переводя взгляд на Елизавету.
Та увидела, что лед в его глазах растаял. Они светились каким-то особенным блеском. Она просто ответила:
– Да.
– Перенестись вдруг из прекрасного большого города в тихий лес на одинокой горе! Это неприятная перемена. Вы были, вероятно, в отчаянии от нее?
– Я сочла ее незаслуженным счастьем, – последовал спокойный ответ.
– Что? Удивительно! Я думаю, что никто не станет скрывать репейник, когда может иметь розу. Это общепринятый взгляд.
– Да, но очень односторонний.
– Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из ваших друзей разделял ваши вкусы… Но все-таки в ваших же интересах, предполагаю, что вам нелегко было расстаться с вашими друзьями.
– Даже очень легко, потому что у меня их не было.
– Не может быть! – воскликнула Елена. – У вас совершенно не было знакомых?
– Были, но только те, кто мне платил.
– Вы давали уроки?
– Да.
– Разве у вас никогда не было потребности иметь друга?
– Никогда, потому что у меня есть мать, – с глубоким чувством ответила Елизавета.
– Счастливая! – пробормотала Елена, опуская голову.
Елизавета поняла, что задела больное место в сердце Елены. Она очень пожалела об этом, и ей захотелось загладить неприятное впечатление. Фон Вальде, казалось, прочел эту мысль девушки по ее лицу и, не обращая внимания на печальный тон, спросил:
– И вы пожелали жить именно в Тюрингене?
– Да.
– А почему?
– Потому что мне с раннего детства рассказывали, что мы родом из Тюрингии.
– А, из рода Гнадевиц?
– Это девичья фамилия моей матери. Меня зовут Фербер.
– Вы говорите это с таким ударением, как будто благодарите Бога за то, что не носите этой фамилии.
– Да, я очень рада этому.
– Гм… Это имя было в свое время очень громким.
– Да, но слава его не всегда была безупречной.
– Э, да что в том! Зато это имя имело при многих дворах цену чистого золота, потому что было очень древним и носителей осыпали различными милостями.
– Простите, но я совершенно не могу понять то, что… – начала было Елизавета, но, покраснев, замолчала.
– Ну-с? Вы начали предложение, и я настаиваю на том, чтобы вы его закончили.
– …что грехи награждаются потому, что стары, – неуверенно проговорила Елизавета.
– Прекрасно! Но многие предки Гнадевицев проявили большое мужество и отвагу.
– Возможно, но, по-моему, несправедливо, что их заслугами в течение стольких столетий пользуются те, кто вовсе не отличается этими качествами.
– Да разве великие дела не должны жить вечно?
– Конечно, но если мы не стараемся подражать им, то недостойны пользоваться их славой, – решительно ответила Елизавета.
В это время во двор въехал экипаж. Фон Вальде наморщил лоб и провел рукой по глазам, как бы внезапно просыпаясь от сна. Тотчас же после этого дверь отворилась, и вошла баронесса. На ней и Бэлле были шляпки и накидки.
– Вот и мы. Какой сегодня отвратительный воздух. Я очень сожалею, что решила выехать. Мне, вероятно, придется поплатиться насморком за свои материнские заботы. Бэлла хотела посмотреть, как ты себя чувствуешь, Елена, а потому я и взяла ее сюда.
Девочка направилась прямо к кушетке и, казалось, не замечала Елизаветы, сидевшей около нее. Наклонившись, чтобы поцеловать руку Елены, она задела Елизавету, пуговица ее накидки зацепилась за отделку платья гостьи и разорвала ее. Она подняла голову, искоса взглянула на дыру и, повернувшись, направилась к фон Вальде, чтобы поздороваться с ним.
– Ну-с, – проговорил тот, не подавая ей руки, – разве ты не можешь извиниться за свою неловкость?
Бэлла не ответила ни слова и ретировалась к мамаше, на щеках которой вспыхнули яркие пятна. Взгляд, который она бросила на Елизавету, ясно говорил, что все ее недовольство было направлено на последнюю.
