Жюльетта Бенцони - Марианна и неизвестный из Тосканы
Любовь, которую женщина из плоти и крови вызывала в императоре, не могла соперничать с любовью, испытываемой им к своей империи и своей славе. Он любил Жозефину, и тем не менее коронованной супруге пришлось спуститься по ступенькам трона, уступая место розовой австрийской телке. Он любил полячку, она носила под сердцем его ребенка… и все же Мария Валевская вынуждена была удалиться, в разгар зимы отправиться в свою далекую Польшу, чтобы там произвести на свет плод этой любви… Что стоит Марианна с ее очарованием и всепоглощающей любовью перед лицом той, от кого он ожидал наследника его славы и империи?.. Марианна с горечью вспомнила, как он говорил ей беззаботным тоном: «Я женюсь на брюхе!» Теперь это «брюхо» было для него дороже самой великой в мире любви.
Полными слез глазами она следила за удаляющимся в солнечном сиянии, сверкающим двойным силуэтом новобрачных, которые на повороте к мосту словно плыли по океану голов… Голос Франсиса дошел до нее, как из глубины сна, — вкрадчивый, убеждающий.
— Будьте же благоразумной, Марианна, и удовольствуйтесь вашей собственной властью… властью, которую было бы просто глупо компрометировать из-за нескольких сотен экю! Что значит пятьдесят тысяч ливров для королевы Парижа?.. Бони отдаст их вам на следующей неделе.
— У меня их нет! — отрезала Марианна, яростно вытирая кончиком пальца готовую скатиться слезу.
— Но они будут… скажем, через три дня. Я сообщу вам, где и как передать их мне.
— А кто поручится, если я дам их вам, что я буду избавлена от ваших гнусностей?
Франсис потер руки и окинул собеседницу довольным взглядом.
— Я обещаю, что вы будете в полной безопасности… если я в один прекрасный день снова не окажусь в нужде.
Всегда можно сочинить новый текст…
— Который рано или поздно будет обнародован? В таком случае нам не о чем говорить, я не согласна. Все равно вы нападете на меня, да еще в такой день, когда у меня не будет денег! Нет. Делайте что хотите, но вы не получите пятьдесят тысяч ливров!
Говоря это, Марианна уже наметила план. Сегодня вечером она пойдет повидать Фуше, или даже императора, если будет возможно. Она скажет об угрожающей ей опасности, и если никому не удастся воспрепятствовать распространению пасквиля, она уедет куда глаза глядят, не важно куда, ведь между ней и императором слишком большая дистанция, чтобы просить его заниматься ее делами. Она уедет… в Италию, например, где ее голос позволит ей заработать на жизнь и где, может быть, она сможет найти своего крестного и добиться расторжения этого ужасного брака. Наконец, вновь став Марианной д'Ассельна, — она обратила внимание, что ее девичья фамилия не упоминалась в пасквиле, возможно, из боязни отрицательной реакции высшего французского дворянства, — она, может быть, сможет немного приблизиться к Наполеону… Снова голос лорда Кранмера вернул ее к действительности.
— Ах, я забыл! — начал он насмешливо-любезным тоном. — Зная стремительность вашего противодействия и несносную привычку исчезать, не оставляя адреса, я позволил себе дополнительную предосторожность, обезопасив себя особой, этой старой сумасшедшей, которая служит вам одновременно и матерью, и компаньонкой, но, по-моему, просто ваша кузина.
Сердце у Марианны неистово забилось, а горло сдавила невидимая рука.
— Аделаида? — прошептала она. — Но при чем же…
— Она… играет, я бы сказал, значительную роль.
Если бы вы лучше знали меня, дорогая, вам было бы известно, что я не из тех, кто начинает игру, не имея надежных козырей в руке. В данный момент мадемуазель д'Ассельна, которую от вашего имени вызвали к вам, должна находиться в укромном местечке под внимательным наблюдением нескольких преданных друзей. И если вы хотите увидеть ее живой…
Пронзившая сердце Марианны боль невольно подтвердила величину ее привязанности к кузине. Она закрыла глаза, чтобы удержать слезы, ибо ни в чем не хотела проявить перед этим человеком свою слабость. Презренный! Он дерзнул захватить милую старую деву, такую добрую, такую преданную! И Марианна теперь поняла, каковы взаимоотношения, связывающие Кранмера с Фаншон и ее шайкой. Представив себе Аделаиду в руках этого отребья, она почувствовала, как в ней поднимается волна отвращения и негодования. Она достаточно хорошо знала их холодную жестокость, полнейшее отсутствие совестливости, ненависть, с которой они преследовали все, что в какой-то степени касалось императорского режима.
— Вы посмели! — вне себя вскрикнула она. — Вы посмели сделать это и надеетесь с помощью такой гнусности заставить меня согласиться? Но я найду ее. Я знаю, где логовище ужасной старухи, которая наблюдает за нами с такой отвратительной улыбкой.
— Возможно, вы и найдете ее, — безмятежно ответил Франсис, — но предупреждаю: если засаленные сюртуки ищеек Фуше появятся во владениях моей милой Фаншон, они найдут там труп!
— Вы не посмеете дойти до этого!
— Почему бы и нет? Зато, если вы проявите понятливость, если, как я надеюсь, вы мирно поладите со мной, обещаю вернуть ее вам в отличном состоянии.
— Как я могу верить словам подобного…
— Негодяя, я знаю, — закончил Франсис. — Мне кажется, у вас нет выбора. Начинайте искать пятьдесят тысяч ливров, в которых я так нуждаюсь, милая Марианна. И я обещаю не обращаться к вам за финансовой помощью… скажем, целый год! А теперь…
Он оторвался наконец от бархатных подушек, овладел рукой, которую оцепеневшая Марианна даже не подумала защитить, и прижал ее к губам. Только одно мгновение ощущала молодая женщина это прикосновение. Ее тонкая рука выскользнула из обтянутых замшей пальцев Франсиса.
— Я ненавижу вас! — — сказала она бесцветным голосом. — О, как я ненавижу вас!
— Не вижу в этом никакого неудобства, — ответил он со злой усмешкой. — У некоторых женщин ненависть имеет более приятный вкус, чем любовь. Я получу мои деньги?
— Получите, но берегитесь! Если с головы моей кузины упадет хоть волосок, во всей Европе вы не найдете убежища от моей мести. Клянусь именем моего отца! И пусть я сама погибну на эшафоте, но раньше я убью вас .. этими руками!
Она подняла прямо к лицу лорда Кранмера свои затянутые в сиреневые перчатки руки. Улыбка на губах Франсиса угасла. В сверкающем изумрудом взгляде было столько холодной решимости, столько сконцентрированной ярости, что он вздрогнул. Залившая это прекрасное лицо бледность и так ясно выраженное бесконечное страдание коснулись, очевидно, самых тайных струн эгоистичной души англичанина. Видимо, он хотел что-то сказать, но, передумав, повел плечами с раздражением человека, желающего избавиться от нежелательного бремени. И только спустившись на землю, он пробурчал, не глядя, на молодую женщину:
