Жюльетта Бенцони - Золотая химера Борджиа
– Тебя беспокоит другое, – заявил Адальбер. – Угнетает вовсе не отсутствие дел. Ты только посмотри, сколько ты делаешь! Я сказал бы, что ты просто выбиваешься из сил!
– А что толку? – пробурчал Альдо. – Я уже неделю в Париже, и каков результат? Да, я узнал, что госпожа д’Ангиссола была убита и ее драгоценности теперь рассыпались по всему свету, а не покоятся на дне океана. Чуть ли не на моих глазах напали на свидетельницу преступления, она, по счастью, не умерла, но находится в коме и может находиться в этом состоянии годами. Что еще?
– Из соображений лучшего ухода и более надежной охраны, чем в сутолоке Отель-Дье, вы перевезли ее в частную клинику, где консультирует профессор Оланье, однако ее убийца по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, кто это такой. Ты – в который раз! – решил отыскать сокровище, которое практически невозможно найти, потому что у тебя нет ни единой путеводной ниточки. А мягкое гнездышко на улице Альфреда де Виньи стало менее ласковым с тех пор, как наша дорогая Мари-Анжелин смотрит на тебя взором инквизитора, стоит тебе появиться на пороге. Но это как раз поправимо. Ты можешь поселиться у меня и жить здесь, сколько захочешь. Тебе же понадобится кров после постели Полины…
– Адальбер! – с упреком остановил друга шокированный Альдо.
– Что? У нас, Видаль-Пеликорнов, черное принято называть черным, а белое – белым. Ни для кого не секрет, что очаровательная Полина раздражает План-Крепэн, как красная тряпка быка. А тете Амели страшно не нравится раздраженная Мари-Анжелин.
– Кто тебе рассказал об этом?
– Мой мизинец. Ладно, шутки в сторону. Разве ты не обратил внимания в тот вечер, когда Белмонты у вас ужинали и Джон Огастес сообщил о своем скором отъезде в Нью-Йорк, каким уксусным тоном осведомилась наша героиня, не боится ли он оставить сестру одну в окружении всяческих искушений?
– Конечно, заметил и тон, и вопрос, и с трудом сдержался, чтобы не надавать ей пощечин!
– Как только Белмонты уехали, маркиза отправила План-Крепэн спать, настоятельно посоветовав ей как следует помолиться святой Приске. Могу поспорить, что тетя Амели пригрозила отправить Мари-Анжелин пасти коров в края басков, если она не умерит свой воинственный пыл.
– Да, конечно, ты совершенно прав. Все так и есть. И мне остается одно: вернуться в свои пенаты. Напишу Уишбоуну, что у меня слишком много дел и нет никаких оснований и зацепок пускаться по давным-давно остывшим следам. Как только я уеду, все успокоятся.
Адальбер взялся за бутылку старого арманьяка и налил в обе рюмке по солидной порции.
– Беда только в том, мой дорогой, у тебя нет ни малейшего желания любоваться площадью Святого Марка и возвращаться в прекрасный дворец Морозини, оставив нашу прелестную подругу наедине с неаполитанским выскочкой, полным любовного пыла, в очаровательном старинном отеле «Риц».
Альдо взял свой бокал и понюхал ароматный напиток. Адальберт, как всегда, нащупал самую болезненную точку. Да, именно «Риц» помнит их единственную ночь любви. И воспоминание о ней отзывается теперь болью. Кто бы мог подумать?
Альдо в задумчивости держал в руках бокал, и, сочувствуя другу, Адальбер положил ему на плечо руку.
– Трудно тебе, да? – тихо спросил он.
– Да… Нет! – громко отозвался Альдо, словно зовя на помощь. – Нет, мне кажется, я предпочел бы больше никогда ее не видеть…
– Чем видеть в обществе этого Антиноя, одетого по экзотической римской моде, который делает вид, будто владеет сокровищем…
– Она смеется вместе с ним! Смеется! – разъярился Альдо. – Как вульгарная мидинетка[7], которая расквохталась от внимания деревенского петуха!
– В деревнях слыхом не слыхали о мидинетках, дорогой, а мидинетки вряд ли знакомы с петухами, – улыбнулся Адальбер. – Но я понимаю, что ты чувствуешь: богиня красоты спрыгнула с мраморного пьедестала и якшается со сбродом на ярмарке. Тебе это кажется невыносимым.
– Она… Она мне казалась… чудом! Чудом были несколько часов, проведенные с ней… И чудом они были украдены у судьбы…
– Лучше ничего не говори! Не трави себя! Лучше сохрани об этом приятное воспоминание, – с сочувственным вздохом посоветовал Адальбер. Он не хотел выслушивать подробности этой любовной истории. Впрочем, он примерно догадывался, когда выпали его другу те несколько чудесных часов, о которых он только что упомянул. Это было в то время, когда проходила выставка в Версале. Альдо тогда отправился в Цюрих, чтобы побеседовать с тестем. А по возвращении у него было свободное время, и о том, чем он занимался в этот период, он говорил весьма туманно. Зато когда вернулся в «Трианон Палас», то излучал такое сияние, какое вряд ли возникло бы после одинокой ночи в дорожной гостинице.
– Ты прав, – невесело вздохнув, согласился Альдо. – Задернем занавес и вернемся к будничной жизни. Вечером я напишу Уишбоуну и…
– Прошу тебя, остановись! Не знаю, где сейчас находится твой Уишбоун, но твое письмо вряд ли его застанет. Лукреция Торелли, его обожаемая дива, в ближайшее время выступает в лондонском «Ковент-Гардене», а потом приедет в Париж.
– Когда?
– В ближайшее время. Я прочитал об этом вчера в какой-то газетенке. Так что твой клиент, если он приедет, а я уверен, что он приедет, помчится к тебе в лагуну, чтобы притащить к ногам своего идола и взять клятву, что ты приложишь все усилия ради исполнения его желания. Мне кажется, будет разумнее, если ты задержишься здесь еще на несколько дней.
– Ты так думаешь?
– Уверен. И разве Лиза не обещала приехать в Париж, чтобы посетить модных портных?
– Клятвы она не давала, но в общем-то я рассчитывал на ее приезд. Но представь себе, близнецы, расшалившись в гондоле «Дзанни», одновременно плюхнулись в воду. Ну и, разумеется, простудились.
– Надеюсь, ничего серьезного?
– Нет, ничего. Я разговаривал по телефону с Ги Бюто – обыкновенный насморк. Но ты же знаешь Лизу!
– Мамочка-наседка! Другую такую вряд ли найдешь. А тебе не кажется, что пора пороть этих двух шалопаев?
– Издеваешься, да? В передовой Швейцарии подобные варварские методы неизвестны. Идеальное воспитание – это внушения и работа над чувством ответственности.
– У пятилетних-то совранцов? Ты шутишь!
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Вспомни наше возвращение из Египта прошлой весной. Впрочем, Лиза надеется, что на этот раз я нигде не буду задерживаться. Так что приедет Уишбоун или нет, а мне пора садиться в поезд.
– Можешь считать, что я лезу не в свое дело, но я с тобой не согласен. Господь Бог знает, как я восхищаюсь Лизой, но мне кажется, пришло время посмотреть реальности в лицо. Никто не упрекнет ее за то, что она обожает своих детей, напротив, это ее достоинство, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы не понимать: в один прекрасный день ты взбрыкнешь и будешь рваться из оглобель. Ты не служака, живущий по часам, черт возьми! У Лизы достаточно ума, чтобы понимать, что из скакуна не сделаешь тяжеловоза. На этот счет я как-то ввернул ей словечко…
