Полина Федорова - Милый плут

Альберт Карлович замолчал, продолжая честно и прямо смотреть прямо в глаза Магницкому.

— Пожалуй, этого вам делать не нужно, — благодушно произнес Михаил Леонтьевич.

— Отчего же? — имел смелость возразить ему разошедшийся профессор. — Я уверен, что город…

— Самую блестящую аттестацию вам уже дали, — улыбнулся попечитель, беря со стола злополучное письмо и разрывая его в мелкие кусочки. — И иной мне не нужно.

— И кто же это? — удивленно произнес Факс, стараясь не показать своей растерянности.

— Ваша жена.

— Моя жена?

— Да, ваша супруга.

— Ах, ну да, — не сразу нашелся Факс. — Конечно.

— Поэтому я вам верю, — сказал Магницкий и бросил клочки в корзину для бумаг. — И забудьте о письме, — тоном, показывающим, что разговор закончен, произнес он. — Не было никакого письма.

— Не было никакого письма, — машинально повторил Альберт Карлович, выходя из кабинета попечителя.

Всю дорогу до дома он был задумчив.

13

— Э, пырашу пажалустэ, быстрее, дуктыр, — торопил Альберта Карловича князь Мустафин. — Маэй шенщин пылохэ, сапсим пылохэ.

— Иду, князь, иду.

Факс собирался всегда очень быстро. Докторский саквояж со всем необходимым инструментарием был собран загодя, как раз для таких вот случаев, а самому ему одеться значило потратить всего несколько минут. Не прошло и четверти часа, как коляска князя, проехав два квартала по Московской улице, уже въезжала на Захарьевскую, центральную улицу Старо-Татарской слободы.

— Пырашу, дуктыр, сюда, пажалустэ, — засуетился князь, когда коляска въехала во двор, и они вышли.

Мустафин повел его, но не к парадному входу, а к боковому, от коего начиналась женская половина дома. Они прошли анфиладу комнат и вошли в покои, где находилось несколько женщин.

— Мой старший шена Бибимарьямбан, — представил князь одну из женщин примерно одного с ним возраста, — мой мыладший шена Фатима, — представил он женщину помладше, мой любимый шена Сумбуль. — Он с болью посмотрел на совсем молодую женщину, не старше семнадцати лет, лежащую на постеле, разметав по подушкам черные густые волосы. Несколько служанок, опустив лица, стояли возле окна, ожидая, верно, распоряжений старшей жены.

— Что случилось? — спросил Факс, продолжая изучающе смотреть на Сумбуль.

— Она выпила вут итэ, — ответила за всех Бибимарьямбан и протянула Факсу скляницу с остатками купоросного масла.

— Много? — вскинул брови Альберт Карлович, возвращая старшей жене князя скляницу. Купоросное масло считалось одним из не очень опасных, но все же минеральных ядов.

— В пузырьке масла былэ окуло пылавины, и вы сами видите, сколькэ теперь осыталось, — вздохнула Бибимарьямбан так, что было совершенно непонятно, что ей больше жалко, свою коллегу по исполнению супружеских обязанностей Сумбуль или купоросное масло.

— Мы ей сыразу мылако дали пить парнуе, — сказал Мустафин, с тревогой поглядывая на Сумбуль, лежащую с закрытыми глазами.

— Вот это правильно, — одобрительно отозвался Факс. — При отравлениях парное молоко — самое пользительное дело.

— Так ее сыташнилэ.

— И это неплохо, — констатировал Альберт Карлович. — По крайней мере, немного очистился желудок.

Он приставил стул к постели больной и взялся за ее запястье. Сердце билось быстро, однако едва ощутимыми толчками.

— Биение жил очень слабое, — тихо произнес Альберт Карлович скорее себе, нежели окружающим, однако князь услышал его слова и, едва сдерживая рыдания, возопил по-татарски скороговоркой:

— Помоги, о Всевышний, не дай умереть юной Сумбуль, и тогда я выстрою мечеть больше мечети Рахим-бая, а минарет при ней выше, чем у мечети Эфенди! Я буду отдавать на ее содержание не десятую часть всех своих доходов, но двенадцатую или даже тринадцатую! Я выстрою при мечети большое медресе, и самых бедных шакирдов буду содержать собственным иждивением! Я буду кормить всех бедняков в округе не один раз в год, но четыре, пять, шесть раз, только не дай прерваться дыханию ее, свету моих очей, моей любимой Сумбуль!

После сих воплей, известное дело, последовал еще более сильный вопль, извещающий всех о том, что Аллах един, а Мухаммед, дескать, пророк его. Потом князь в повышенном тоне стал что-то выговаривать своим женам и служанкам, на что те отвечали не менее нервически и громко, правда смиренно опустив головы.

— Я бы попросил выйти всех отсюда, вы мешаете мне осматривать больную, — не выдержал, наконец, Альберт Карлович.

Гвалт мгновенно стих. Мустафин одним жестом выпроводил из покоев всех женщин и остался один, выжидающе посматривая на доктора.

— Вас, князь, я бы тоже попросил выйти.

— Защим? — удивленно сморгнул Мустафин.

— Затем, чтобы не мешать мне делать свою работу, — твердо сказал Факс.

Князь выпучил глаза и тряхнул хилой бороденкой.

— Вы хотите, штобэ я уставил вас наэдине са сваэй шеной?

— Именно, — подтвердил его слова Факс. — Для успешного лечения больного ему необходим только врач и никто более. Кроме того, врачебная практика предписывает отсутствие всяких посторонних лиц при врачевании больного.

— Я нэ пастароний, — заявил гордо князь. — Я — муш.

— В данном случае это не имеет никакого значения, — не согласился с ним Альберт Карлович. — Все, кроме больного и врача, являются людьми посторонними. Выйдите, прошу вас.

— Латны, — с каким-то оттенком мстительности произнес Мустафин и вышел, медленно прикрыв дверь.

Когда он ушел, у Сумбуль дрогнули веки. Заметив это, Альберт Карлович, прекрасно разбирающийся в женских хитростях, тихо спросил:

— Зачем вы это сделали?

Девушка открыла глаза и посмотрела на Факса.

— Зачем вы это сделали? — повторил он свой вопрос.

— Я не хочу жить, — ответила она одними губами.

— Это бывает, — сказал Факс и перевел взгляд в окно. За ним, тихонько постукивая в стекло, качалась голая ветка березы с одним-единственным желтым листком. Трепеща на ветру, он изо всех сил пытался удержаться на ветке, и пока это ему удавалось. Конечно, только пока.

Альберт Карлович снова посмотрел на Сумбуль.

— Это пройдет. Обещайте, что вы будете послушны, — попросил он.

Уголки губ ее чуть тронула едва видимая усмешка.

— Я хотела замуж за Мухаметшу. Я любила его, и он любил меня, — словно не слыша, что попросил доктор, сказала девушка. — Но он не мог дать за меня большой калым моему отцу, а Мустафин дал целых три тысячи рублей серебром. И я стала его третьей женой. Но я не люблю его, поэтому и не хочу жить.