Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
– Вы будете слушаться, мадемуазель Клодина? Да или нет?
С подчёркнутым смирением я начинаю всё снова; она стоит совсем рядом, и я немного сбавляю тон.
– Повторяю, мадемуазель, делайте со мной что хотите, велите сократить дроби, построить подобные треугольники, засвидетельствовать наличие трещин, всё, всё что угодно, но не это, не квадратные корни!
Кроме Анаис, никто ничего не понял, потому что своё дерзкое замечание я выдала скороговоркой, не выделяя его голосом; девчонки веселятся, наблюдая за моим маленьким бунтом, но мадемуазель Лантене просто потрясена. Побагровев и окончательно потеряв голову, она кричит:
– Ну это уже слишком! Я позову мадемуазель Сержан, это уже слишком!
Она бросается к двери. Я бегу следом и догоняю её в коридоре, меж тем как ученицы хохочут во всё горло, вопят от радости, взбираются на скамьи. Я хватаю Эме за руку, она, молча сжав зубы и не глядя на меня, изо всех своих слабеньких сил пытается высвободиться.
– Послушайте! Нам с вами уже не до любезностей. Клянусь, если вы наябедничаете на меня директрисе, я тут же расскажу вашему жениху про историю с трещиной. Так что, пойдёте к директрисе?
Она остановилась как вкопанная, потупив глаза и поджав губы.
– Так что же? Идёмте в класс. Если вы сию минуту туда не вернётесь, я отправляюсь рассказывать всё Ришелье. Выбирайте поскорее!
Наконец она открывает рот и бормочет, пряча свои глаза:
– Я ничего не скажу. Отпустите меня, я ничего не скажу.
– В самом деле? Вы ведь понимаете, расскажи вы всё директрисе, она и пяти минут не сумеет этого скрыть. Я быстро об этом узнаю. Так вы обещаете? Значит… договорились?
– Я ничего не скажу, отпустите меня. Я сейчас же иду в класс.
Я отпускаю её, и мы молча возвращаемся в классную комнату. Гомон разом стихает. Моя несчастная жертва коротко и сухо велит нам начисто записать в тетрадях задачи. Анаис тихонько спрашивает:
– Она поднималась к директрисе?
– Нет, я кротко извинилась. Видишь ли, я не хотела заходить слишком далеко в своих шутках.
Мадемуазель Сержан нет как нет. Её маленькая помощница до конца урока хранит замкнутое суровое выражение лица. Половина одиннадцатого. Скоро домой. Я вытаскиваю из печи несколько горячих угольев, засовываю в башмаки – прекрасное средство их согреть. Разумеется, это категорически запрещено, но мадемуазель Лантене сейчас не до угольев и не до башмаков. Она кипит от ярости, и её золотистые глаза сияют, словно два холодных топаза. Мне всё равно. Даже приятно.
Что там такое? Мы прислушиваемся: крики, мужской голос бранится, другой призывает к порядку… Каменщики подрались? Вряд ли, тут явно другое. Малышка Эме, побледнев, вскакивает, она тоже предчувствует неладное. Внезапно в класс врывается бледная как полотно директриса.
– Девушки, немедленно уходите, ещё рано, но всё равно… уходите. Да не стройтесь, слышите, идите так!
– Что случилось? – вскрикивает Эме.
– Ничего, ничего… Выпроводите их из класса, а сами сидите тут. Лучше запритесь на ключ. Как, вы ещё здесь, ну и копуши!
Теперь ей не до осторожности. Да я скорее дам содрать с себя кожу, чем уйду из школы в такую минуту! Однако я выхожу в толпе ошеломлённых одноклассниц. Снаружи ясно доносятся громкие крики… Люди добрые! Это же Арман! Бледный как утопленник, глаза ввалились, на одежде – зелёные пятна от мха, в волосах застряли травинки – он явно ночевал в лесу. Обезумев от ярости и горя, Арман хочет ворваться в класс, вопя и размахивая кулаками. Испуганно выпучив глаза, Рабастан что есть силы старается его удержать. Ну и дела! Ну и дела!
Мари Белом в страхе спасается бегством, вторая группа – следом за ней. Люс тоже исчезает, но я успеваю заметить её ехидную усмешечку. Сестры Жобер, не оборачиваясь, бегут прочь. Анаис что-то не видно, но я уверена, что, забившись в какой-нибудь угол, она не упускает ничего из этого удивительного зрелища.
Первое слово, которое я явственно различаю – «стервы». Доволочив своего запыхавшегося коллегу до класса, где молча прижимаются друг к другу наши учительницы, Арман кричит:
– Шлюхи! Пусть я потеряю место, но прежде чем уйти, я скажу, кто вы такие. Маленькая мразь! За деньги даёшь себя лапать этому борову, кантональному уполномоченному. Ты ещё хуже уличной девки, но эта рыжая гадина, которая превращает тебя в своё подобие, ещё хуже. Две мрази, две мрази, вы две мрази, а эта школа…
Дальше я не расслышала. Рабастану, у которого, должно быть, двойные мускулы, как у Тартарена, удаётся оттащить несчастного давящегося ругательствами Армана. Мадемуазель Гризе, совсем растерявшись, оттесняет назад выходящих из класса малышей. Я с растревоженным сердцем убегаю. И всё-таки хорошо, что Дюплесси сорвался сразу, ведь теперь Эме меня не обвинит, что это я ему рассказала.
Вернувшись в школу, мы застаём там одну лишь мадемуазель Гризе, которая неустанно твердит всем и каждому:
– Мадемуазель Сержан больна, а мадемуазель Лантене уезжает к своим родным. Раньше чем через неделю не приходите.
Ладно, пошли по домам! Право, в нашей школе не соскучишься!
Во время нежданных недельных каникул, которые последовали за этой заварушкой, я подхватила корь и три недели провалялась в постели. Потом ещё две недели выздоравливала, и ещё столько же меня продержали на карантине, чтобы я «не подвергла опасности других». Как бы я всё это выдержала без книг и без Фаншетты! Дурно так говорить про папу, но он ухаживал за мной как за редкой улиткой: убеждённый, что больному ребёнку нельзя ни в чём отказывать, он приносил мне глазированные каштаны, дабы сбить температуру! Фаншетта вылизывалась у меня в кровати от ушей до хвоста, ловила через одеяло мои ноги и свёртывалась клубочком у меня под мышкой, как только спал жар. В школу я иду немного разбитая и бледная, мне не терпится снова встретиться с «нашим необычным учительским коллективом». Во время болезни новости до меня почти не доходили. Никто меня не навещал, ни Анаис, ни Мари Белом, – боялись заразиться.
В половине восьмого я вхожу в школьный двор. Конец февраля, тепло как весной. Подружки встречают меня радостно. Сёстры Жобер, прежде чем подойти, заботливо осведомляются, совсем ли я выздоровела. Я немного шалею от шума. Наконец мне дают свободно вздохнуть, и я быстро выспрашиваю последние новости у дылды Анаис.
– Самая главная новость – уехал Арман Дюплесси.
– Беднягу Ришелье уволили или перевели?
– Всего лишь перевели. Дютертр постарался подыскать ему другое место.
– Дютертр?
– Ну да! Ведь стоило Ришелье проболтаться, и кантональный уполномоченный мог распрощаться с надеждой на депутатское место. Дютертр вполне серьёзно объявил в городе, что у несчастного молодого человека был весьма опасный приступ горячки. Хорошо хоть вовремя послали за ним, школьным врачом.
