Элизабет Вернер - Первые ласточки
– Боюсь, что у него аристократические манеры. Помолвка его не радует, я это заметил, когда он встречал нас здесь, в Эттерсберге, после катастрофы, а Эдмунд на руках вынес свою невесту из экипажа. Молодой человек сделал такое лицо, словно на нас вдруг обрушилось небо, и окинул обоих очень не понравившимся мне взглядом. Правда, он сейчас же спохватился и был очень вежлив, но его сожаления по поводу несчастья с теткой и поздравления брату были высказаны настолько холодно и лаконично, что ясно чувствовалась их неискренность. Мягкосердечным его не назовешь, но все-таки в сельском хозяйстве – он гений.
– Это лестное определение относится ко мне? – спросил Эдмунд, подходя с невестой и услышав последние слова.
– К тебе? – обернулся Рюстов. – Нет, мы говорили о твоем двоюродном брате. У тебя, к сожалению, нет никаких практических навыков.
– О, нет, ни малейших! – со смехом подтвердил Эдмунд. – Это мне стало совсем ясно только недавно в Бруннеке во время бесконечных дебатов по поводу лесонасаждений и свиноводства. Мы с Гедвигой лишь изредка улавливали отдельные слова, но это было чрезвычайно скучно!
– Нечего сказать, симпатичная черточка у помещика! – сердито промолвил советник. – Итак, ты нашел это скучным? Ты и Гедвига? Правда, вы не сказали ни одного разумного слова; у вас были лишь смех и шутки без конца. И все же тебе необходимо было прислушаться. Твои леса…
– Ради бога, папа, избавь меня сегодня от этого! – перебил его Эдмунд. – Если ты во что бы то ни стало должен вести разговоры о сельском хозяйстве, то я приведу тебе твоего замечательного гения. Освальд в состоянии целый вечер беседовать с тобой о культуре лесов. Но где он? Я не вижу его. Эбергард, вы не видели господина Эттерсберга? Может быть, он в танцевальном зале?
– Нет, ваше сиятельство, я только что был там, – ответил проходивший мимо старик лакей.
– Тогда мне придется самому поискать его. В таких случаях на Освальда никогда нельзя рассчитывать; все заботы по устройству праздника он возложил на меня. Пойдем, Гедвига! Скоро должны начаться танцы; посмотрим, все ли сделано, что надо.
С этими словами молодой граф взял невесту под руку и повел в танцевальный зал, расположенный в противоположном конце замка.
Зал был еще совсем пуст, так же как и примыкавший к нему зимний сад, и, вероятно, поэтому-то Освальд уединился там. Против первоначального его намерения немедленно покинуть Эттерсберг восстали все. Во главе был Эдмунд, горячо настаивавший на том, чтобы брат остался, упрекая и уговаривая его одновременно. Но и графиня, и барон нашли очень неудобным, если их строптивый племянник не скроет от окружающих полного разрыва с ними, и воспротивились его отъезду. А так как его планам на будущее больше не чинили препятствий, то Освальд вынужден был согласиться остаться до осени, как и было решено раньше.
Он стоял перед цветущим кустом камелий и, казалось, с глубоким интересом рассматривал его. В действительности же он был неизмеримо далек от всего окружающего. Выражение его лица мало соответствовало блеску и торжественности дня, вводившего молодого собственника майората в полное и безраздельное владение своими поместьями, и он понимал, что с таким плохим настроением нельзя появляться среди веселого общества. И вот здесь, в уединении, снова наступил один из тех моментов, когда с него спала маска спокойного равнодушия, которую он надел на себя путем долголетних усилий и самообладания и которая чрезвычайно мало соответствовала его истинному характеру. По его учащенному дыханию и крепко стиснутым зубам было видно, что он не мог выдержать блеска раззолоченной толпы и вынужден был бежать сюда, в уединенный зимний сад, лишь бы избавиться от всех бушевавших в нем мыслей. Может, это была лишь черная зависть неблагодарного, с ненавистью отвергшего полученные блага, который не мог примириться с тем, что судьба сделала двоюродного брата богаче его? Поза Освальда выражала невысказанный, но грозный протест против блеска этого праздника, гордое упорство униженного и поверженного права.
– Так вот где ты обретаешься? – раздался голос Эдмунда.
Освальд вздрогнул и обернулся.
В дверях зимнего сада стоял молодой граф, который быстро приблизился к нему и с упреком продолжал:
– По-видимому, ты считаешь себя сегодня исключительно гостем. Ты удаляешься от общества и спокойно любуешься здесь камелиями, вместо того чтобы помогать мне поддерживать порядок в доме.
Освальду достаточно было лишь одного мгновения, чтобы овладеть собой, но тем не менее он ответил со скрытой горечью:
– Собственно, это – исключительно твое дело; ты ведь герой сегодняшнего дня.
– Да, герой вдвойне, – улыбнулся Эдмунд, – как признанный владелец майората и как жених. Впрочем, я должен сделать тебе выговор. Ты забыл попросить у Гедвиги хоть один танец, а между тем мог предвидеть, что ее станут осаждать со всех сторон. К счастью, я вступился за тебя и ангажировал на единственный вальс, который у нее еще остался. Надеюсь, ты достойно оценишь мое самопожертвование!
К сожалению, это было, по-видимому, не так; по крайней мере, Освальд ответил удивительно холодно:
– Ты очень любезен. Собственно, у меня было намерение не танцевать сегодня совсем.
– Нет, это черт знает что! – возмутился молодой граф. – Почему же? Раньше же ты танцевал.
– Потому что раньше тетушка не позволяла мне отказываться, но мне это всегда было в тягость. Ты ведь знаешь, что я не люблю танцевать.
– Все равно, вальс ты должен будешь танцевать во что бы то ни стало, так как я настойчиво требовал его для тебя.
– Если фрейлейн Рюстов согласна.
– Фрейлейн Рюстов! Совершенно тот же тон, которым Гедвига сказала мне: «Если господину фон Эттерсбергу угодно»! Сколько раз я просил вас бросить эту официальность и дать волю более родственным чувствам, но вы с каждой встречей все больше и больше чуждаетесь друг друга.
– Мне кажется, я ни разу не нарушил должного уважения к твоей невесте.
– Ах, нет, конечно, нет! Наоборот, вы так невероятно вежливы друг с другом, что у посторонних мороз по коже продирает. Я не понимаю тебя, Освальд; как раз по отношению к Гедвиге ты так сдержан, что действительно не смеешь жаловаться, если она иной раз бывает недостаточно внимательна к тебе.
Освальд отнесся к этому упреку очень равнодушно.
– Оставь это, Эдмунд, – рассеянно ответил он, теребя цветущий куст, – и поверь, что своей сдержанностью я иду навстречу желаниям твоей невесты! Так как ты выпросил вальс от моего имени, то я, конечно, буду его танцевать, вообще же ты должен освободить меня от участия в бале; у меня действительно было намерение не танцевать сегодня.
