Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Тетя Тина и тетя Нина не прикасались к подаваемым блюдам. Они обнаруживали странное отсутствие аппетита и сидели понуро и смущенно перед пустыми тарелками. Ромэна, успокоившись, смеялась про себя. Тетушки де Жердьер, очевидно, напичкались до обеда конфетами, и теперь их мутило. К тому же они, должно быть, успели попрекнуть друг друга жадностью и не могли простить одна другой этой бесцельной прозорливости. Ромэне Мирмо было смешно, и она изо всех сил старалась их развеселить, но это ей не удавалось. Вдруг ее осенила мысль.
— Представьте себе, тети, в Дамаске есть целый квартал, занятый сплошь кондитерскими… Да, тети, кондитерскими…
При этих словах старые девы насторожились.
Ромэна Мирмо продолжала:
— Да, тети, вообразите себе главную улицу в Рикуре, которая была бы сплошной кондитерской…
— Ты слышишь, Тина?
— Ты слышишь, Нина?
Барышни де Жердьер сразу заинтересовались, забыли про свою ссору и про свою изжогу и с детским восхищением слушали Роману Мирмо, описывавшую им длинные галереи базара, с лавками по сторонам, где громоздятся в вазах, на блюдах, кучами, пирамидами, грудами все сласти, все лакомства, все вкусные вещи, которые изобрело восточное чревоугодие и обычай которых живет в темных переходах большого дамасского базара.
И тетя Тина с тетей Ниной, вознесенные в сахарный рай, благоговейно внимали своей племяннице Ромэне, в то время как та рассматривала на стене Психею обоев, робко склонившуюся, с лампой в руке, над уснувшим юным Амуром.
X
Месье Антуан Клаврэ благоразумно выжидал, пока полицейский, подняв белую палку, остановит поток экипажей, перекрещивавшихся во всех направлениях на площади Оперы. Стоял конец июля, и в Париже было еще много народу. На бульварах было все такое же оживленное движение. К обычному населению примешивались многочисленные иностранцы. Они попадались — немцы, англичане, русские, североамериканцы и южноамериканцы — то поодиночке, то группами, то шумные, то угрюмые. Встречались очень старые и очень молодые, уродливые и красивые, богатые и бедные. Одни, по-видимому, путешествовали со всеми удобствами, останавливались в больших гостиницах, обедали в дорогих ресторанах; другие, приехав дешевым способом, жили, очевидно, скромной жизнью семейных пансионов и boarding-houses[24]. Но каковы бы они ни были, месье Клаврэ взирал на них с меланхолическим восхищением. Все они олицетворяли «желание видеть свет». Все они покинули родные очаги, чтобы посетить тот или другой уголок более широкого мира. В них обитал демон путешествий. Месье Клаврэ восхищался ими, печально оглядываясь на самого себя.
Между тем полицейский, долгое время остававшийся бесстрастным и безучастным, сделал повелительный жест. Экипажи остановились. Месье Клаврэ перешел улицу под самым носом у лошадей огромной фуры, нагруженной туристами, мужчинами и женщинами, с биноклями на перевязи и бедекерами в руках. Месье Клаврэ взглянул на них с симпатией и продолжал путь. Их вид напомнил ему давнишние стремления, от которых сам он уже давно и окончательно отказался, но которые были еще очень сильны у других.
В этом он убедился лишний раз, дойдя до угла улицы Грамон. В окнах удивительного помещения, выкрашенного во все цвета радуги, агентство путешествий «Глобус» выставило свои афиши и объявления. Агентство «Глобус», гигантское всемирное предприятие, являлось как бы символом современного путешествия. Оно отвечало всем потребностям и всем желаниям любителей передвижений. Благодаря ему всякое земное любопытство легко могло быть удовлетворено. Оно предоставляло вам возможность раскинуть стан в песках пустыни или же зимовать в полярных льдах. С его помощью путешественнику больше не о чем было заботиться. Он становился как бы живою кладью, которую перевозят, водят по разным местам, кормят и даже в случае надобности хоронят. Агентство достигло удивительного результата: путешествие для всех. Отныне даже слепые и паралитики могли приобщиться к скитальческому безумию, которое ежегодно охватывало сотни тысяч людей. Поэтому агентство и расписало свой фасад законно торжествующими цветами.
Погруженный в такого рода неясные размышления, месье Клаврэ дошел до книжной лавки на улице Святого Марка, куда и заглянул. На звук колокольчика вышел пожилой господин и протянул месье Клаврэ руку.
— Как живете, месье Клаврэ?
— А вы как, месье Дюрандо?
На этот вопрос месье Дюрандо ответил безнадежным жестом. Его мучил ревматизм, и он не стал скрывать этого от месье Клаврэ. Месье Дюрандо был высок и худ. Его длинное лицо заканчивалось военной бородкой; черная шелковая ермолка[25] прикрывала череп. Месье Дюрандо снимал эту ермолку только перед дамами. Приветствуя мужчин, он довольствовался тем, что подносил к ней два пальца. У себя в лавке месье Дюрандо считал себя как бы под ружьем. Он стоял на часах.
Все знали эту привычку книгопродавца Дюрандо, и она никого не коробила, потому что среди своих клиентов он пользовался исключительным уважением. Для них это был не книготорговец — это был «их поставщик». Случайным покупателям он продавал мало, но у него был серьезный, постоянный круг клиентов, для которых он был даже более чем поставщик: советчик и почти что руководитель. К Дюрандо обращались за указаниями, и Дюрандо выносил приговоры, приговоры краткие и властные, принимаемые без возражений, особенно дамской клиентурой, ибо многие изящные молодые женщины доверяли выбор того, что им читать, месье Дюрандо, который гордился этим доверием и проистекающими из него миловидными визитами.
Тонкие духи, иной раз мешавшиеся в его лавке с запахом печатной бумаги, приятно ласкали ему ноздри, и шум роскошного автомобиля, останавливающегося у тротуара, доставлял ему явное удовлетворение.
Особый характер его торговли позволил месье Дюрандо расположить свой магазин на улице Святого Марка, в двух шагах от бульвара и в центральном районе, но все-таки немного в стороне от шумных улиц. Он устлал его хорошими коврами, обставил удобными креслами, а на прилавке всегда красовался букет цветов. Месье Дюрандо гордился своим ремеслом. Месье Анатоль Франс[26] в одном из своих романов нарисовал его портрет.
Между тем месье Клаврэ просматривал книжные новинки.
— Что нового, месье Дюрандо?
— Ничего особенного, месье Клаврэ.
Месье Дюрандо скривил губы и потеребил бородку, потом опустил голову, порылся в бумагах и, обращаясь к приказчику, переставлявшему кипу книг, спросил:
— Скажите, Мишель, что, отнесли пакет на улицу Омаль, месье Пьеру де Клерси?
