Елена Арсеньева - Звезда королевы
Дело было так. Стены обительские высокие, ворота крепкие. Разбойники не решились ломиться в монастырь через ограду или разбивать железные ворота. Монахи в случае тревоги могли бы уйти тайным подземным ходом, прихватив казну. Честной Лес со товарищи задумали проникнуть в монастырь хитростью. Знали они, что чернорясники привечают у себя богомолок-женщин, несущих подаяние со всей округи в Сергиевскую обитель и дающих ей изрядный доход. Нарядились все двенадцать молодцов в женскую одежку — и обманули доверчивого привратника.
Пробравшись хитростью за ограду, принялись действовать обычным путем: поджаривать настоятеля и братию на вениках, требуя выдать спрятанную казну… Все, что ценного нашли, разбойники похитили; деревянные же строения перед уходом зажгли — тут уж не до погони за ними было!
Обычно, совершив удачный набег, ватаги «залегали». Чуть не в каждой деревне, в тех местах, где орудовала шайка с репутацией, имелись избы-приюты, в которых могли на время укрыться переодетые «свои», «знакомцы», «странники», «нищие» и прочие. Провиант же целиком доставлялся доброхотами из местных жителей. Однако у Честного Леса, по всему вероятию, не было подобной берлоги; стремился он урвать как можно скорее и как можно больше, и ватага его пошла «в помещичьих домах псалмы петь»: совершился налет на усадьбу, стоявшую посреди большого села Орликова. Это уж, считай, под боком у Любавина! Граф Орликов, сын его Андрей, приятель Алешки Измайлова, вместе со старостами и приказчиками встретили разбойников ружейным огнем. Произошло настоящее сражение, с обеих сторон оказались убитые и раненые. Разбойники взяли верх; Орликов со товарищами принуждены были спасаться бегством, унося молодого графа, раненного в голову. Воротясь, нашли дом разграбленным, но взяты были только деньги и драгоценности — то есть то, что легко унести, да еще кое-какое продовольствие, но немного.
В этом деле впервые удалось увидеть ватажников Честного Леса. Это были крепкие, рыжие удальцы, одетые с бору по сосенке, однако схожие между собою, как родные братья: у всех были волосы особенного, соломенно-рыжего цвета, кудлатые и нечесаные, и тяжелые бороды и пышные усы, скрывавшие лица.
Лишь только слух о злодейском налете на Орликово разнесся по округе, ко всем соломенно-рыжим начали подозрительно присматриваться, но из них никто не носил такой варварской бороды и усов, и умные люди поговаривали, что этот Честной Лес оказался весьма хитер: небось обрядил своих в поддельные волосы, чтобы никого не опознали. Тут у людей догадливых мысли далее текли: коли так, коли кого-то из ватаги могут узнать, выходит, она своя, местная! Догадка подтверждалась и тем, что разбойнички своих раненого и убитого не бросили на месте свалки: даже труп унесли с собою, — очевидно, и в мертвом сем была опасность для них, и он мог их невольно выдать! Итак, Честной Лес и его шайка были для крепостного люда истинною змеею в траве: нападают внезапно, а откуда и куда потом скрываются — поди узнай!
В любавинских лесах, увы, тоже спокойствия не было. Откуда ни возьмись появились там браконьеры и нагличали чрезвычайно, расставляя кругом самострелы. Егеря во главе с Григорием в лесах дневали и ночевали, силясь извести хитников, но кончилось это печально: один из егерей, Никишка, погиб — вся грудь была разворочена выстрелом! — другой оказался ранен, да не стрелою, а пулею. И вот что диковинно: получалось, что браконьерничали в любавинских угодьях не голодные крестьяне, у коих самострел, он и есть самострел — со стрелою, а люди достаточные, коли не скупились на дульное оружие и недешевый к нему припас. А поскольку шайка Честного Леса была оснащена отличным стрелковым оружием, то долго думать не стали и сию злокозненность приписали этому разбойнику, тем паче, что беда с егерями совпала по времени с перестрелкою в Орликове.
Теперь в лес ходить остерегались. А ведь стояла пора летняя, грибная, ягодная! Девки, бабы, ребятишки пропустили землянику — так, пощипали кое-что на опушках. В Семик и Троицу почти не выходили из села, но когда в июле начала рясно поспевать малина, первые смельчаки все-таки рискнули в лес сунуться. А когда ничего не случилось, повалили валом и прочие: урожай на малину был необычайный, а на самострелы пока еще никто не напоролся. Может, убрали их? Или смекнули, что охота в июне-июле — малая добыча, зверь еще не нагулян? Да и Честной Лес больше не давал о себе знать: или насытил душеньку, или решил в другие края податься.
Маша не была особенной любительницей дальних лесных прогулок, предпочитала речные берега, но в начале августа случилось нечто, изменившее ее пристрастие: в конюшне князя Измайлова появилась новая лошадка, купленная им именно для падчерицы, — истинное чудо! Она была медово-золотистая, как небо на закате, тонконогая, необычайно изящная и резвая. Куплена она была на знаменитом Орловском конезаводе, обошлась в немалые деньги. Однако стоило только взглянуть на эту прелесть, и величина суммы казалась чем-то второстепенным.
Больше всего на свете золотистая Эрле любила скачку с препятствиями, а не ровный, спокойный бег по просторным волжским берегам. Извилистые лесные тропы и поваленные стволы привлекали ее куда больше; ну а Маша ради нее готова была смириться с сырым зеленым полумраком. Матушка умоляла ее не ездить одной, без сопровождающих, но вот беда: в имении не было ни одного коня, который сравнился бы в скорости с Эрле, — ни одного, кроме Алешкиного Зверя, но то был истинный зверь: идущую рядом лошадь он норовил искусать до крови, и даже нежная прелесть Эрле его не смягчала. Егеря тоже не могли сопровождать молодую графиню: Григорий никому из них не доверил бы ее безопасность, а может быть, втихомолку ревновал эту горячую штучку уже ко всем подряд. Сам он верхом не ездил: как известно, лошади его не терпели даже десяти минут — бесились и норовили сбросить. Вот так и получалось, что Маша ездила обыкновенно одна. И доездилась!
Она направила Эрле по обычной тропе: через березовую рощу, потом сквозь ельник, сменявшийся чахлым лиственничком, — в объезд болота, к заброшенному охотничьему домику. Это была немного мрачноватая, но красивая тропа. Однако день выдался хмурый, бессолнечный; над папоротниками стелился серый туман, то и дело выползавший на тропу. Серые призрачные фигуры колыхались и над болотом — жутковатое зрелище. Да еще и разбухался бухало [40], словно бы отмеряя каждый скок Эрле; да выпь поскрипывала в камышах. Кататься расхотелось… Эрле охотно не пошла на второй круг и резко свернула на тропу, ведущую к дому. Тут выпь наконец не выдержала, заорала что было мочи, издав мучительный, точно предсмертный вопль! И случилось нечто диковинное: поперек тропы рухнула корявая лиственка — рухнула, словно испугалась этого ужасного крика. Эрле запнулась только на мгновение, потом вздыбилась — и сразу же взяла препятствие, как бы даже и не заметила его, и полетела дальше, подгоняемая страхом, легкая, освободившаяся от своей ноши, — ибо всадница не удержалась в седле и осталась лежать, подкатившись под лиственничный, утыканный сломанными сучьями ствол.
