Каролин Лэмпмен - Родник счастья
Леви посмотрел на рану — раньше ее не было видно из-под куртки.
— Должно быть, напоролся на что-то, когда падал. Ничего, это не так страшно, как кажется.
При виде крови Никки вернулась к реальности. В те жуткие минуты, когда над ними бушевало пламя, она была не в состоянии думать ни о чем, кроме собственного спасения. Мир словно был застлан пеленой дыма. А теперь на Никки нахлынуло чувство вины и раскаяние. Она нагнулась и погладила лошадь.
— Бедная Конфетка… Она была такая хорошая…
— Я знаю… Прости меня. — Леви стиснул плечо Никки.
Никки судорожно сглотнула и опустила голову, пряча внезапные слезы.
— Ну почему ты не подождал, пока я очнусь? Это я должна была решать…
— Наверно, это оттого, — вздохнул Леви, — что я почти всю жизнь возился с лошадьми. Когда я увидел, что она сломала ногу, я поспешил избавить ее от мучений. — Он бережно отвел со щеки Никки непокорный локон. — Никки, ей было больно. Я не мог оставить ее мучиться.
— Я бы это сделала сама! Это была моя лошадь. Это мне следовало при… пристрелить ее, а ты… ты…
И, к своему великому стыду, Никки разревелась.
Леви поднял ее на ноги и притянул к себе.
— Никки, тебе необязательно было делать это самой, — тихо сказал он, гладя ее по голове широкой огрубевшей ладонью. Никки давала выход своему горю, а Леви баюкал ее в своих сильных объятиях и утешал как мог.
Наконец буря пронеслась, Никки только судорожно всхлипывала. Леви мягко заговорил:
— Знаешь, давным-давно был у меня конь и звали его Кузнечик. Это был первый конь, которого я объездил сам, и он был для меня дороже всех лошадей на свете. Мне было лет восемнадцать, когда он заразился сонной болезнью и его надо было пристрелить. Папа сказал, что он сам сделает это, но я отказался. Кажется, я тогда воображал, что если бы мы со стариной Кузнечиком поменялись местами, он бы сделал для меня то же самое. — Леви приподнял лицо Никки и заглянул в ее мокрые от слез глаза. — Ты знаешь, с тех пор прошло уже много лет, но каждый раз, как мне бывает нужно пристрелить лошадь, я вспоминаю Кузнечика. Тогда я тоже считал, что должен сделать это, но теперь я предпочел бы, чтобы Кузнечика пристрелил папа.
Никки с минуту смотрела на него, потом упрямо мотнула головой.
— Врешь ты все. Тебе меня жалко, вот ты и сочинил эту дурацкую историю, чтобы меня утешить. Если бы это была лошадь Питера или даже твоего братишки, ты бы ни слова не сказал. Разве нет?
Леви едва не усмехнулся, представив себе своего тридцатилетнего «братишку», на четыре дюйма выше самого Леви.
— Может, и нет, но…
— Почему же ты не можешь относиться ко мне так же, как к Питеру?
— Да потому, что Питер куда рассудительнее! — отрезал Леви. Потом тяжело вздохнул: — Знаешь, иногда мне хочется тебя…
— Что? Отшлепать?
— Вообще-то я не это имел в виду, но на самом деле идея неплохая.
— Попробуй! — вызывающе сказала Никки. — Если, конечно, храбрости хватит.
— Много ли нужно храбрости, чтобы отшлепать ребенка? — отпарировал Леви. — Ну почему ты не можешь вести себя как взрослая женщина, а не как невоспитанная девчонка? Может, тогда люди начали бы обращаться с тобой как со взрослой.
— Да? — глаза Никки вспыхнули гневом. — А как дяденька Леви Кентрелл обращается со взрослыми? Пугает чем-нибудь пострашнее?
Леви потом никак не мог понять, какая муха его укусила. Только что он грызся со злющей дикой кошкой и вот уже целует ее с таким упоением, как никогда в жизни. Ну и что, что между ними двенадцать лет разницы? Ну и что, что он в жизни не встречал большей зануды, чем Никки? Он внезапно осознал, что все это не имеет ровно никакого значения. И понял: бесполезно пытаться подавить чувство, влекущее его к Никки. Конечно, это ужасно глупо, но он сам не заметил, как влюбился.
Никки оказалась застигнута врасплох. Она еще ни разу не целовалась с мужчиной, и тело помимо ее воли откликнулось на поцелуй. На Никки нахлынули волны неведомых прежде чувств. Колени сделались ватными, сердце колотилось, как бешеное. Она бессознательно закинула руки на плечи Леви и забылась в его объятиях. Отдавшись буре чувств, захлестнувших ее с головой, Никки ответила ему столь же страстным поцелуем.
Наконец Леви отпустил ее, нежно погладил по щеке и улыбнулся.
— Милая моя Никки! — шепнул он и снова склонился к девушке.
Никки в ужасе отшатнулась. Как быстро она растаяла в его объятиях! Как подвело ее собственное тело! «А, тебе понравилось целоваться! — прошептал ехидный голосок внутри ее. — Ты совсем как твоя матушка!»
— Я тебе не «милая Никки», ты, дубина!
Она вырывалась из рук Леви, вытирая губы рукавом. Он отпустил ее и с удивлением отступил назад.
— В чем дело?
— В чем дело? — переспросила она. — Сперва пристрелил мою лошадь, потом облапал, а теперь спрашиваешь, в чем дело!
— Я же просто поцеловал тебя!
— Для тебя это, может, и просто, а мне… Это ужасно!
— Извини, — сказал Леви, взяв ее за руку.
— Не трогай меня! — И Никки врезала ему под дых своим маленьким твердым кулачком.
Леви ахнул от боли — у него аж дыхание перехватило.
Никки сердито потирала ушибленные костяшки пальцев, но, видя, как Леви сперва бледнеет, потом краснеет, она почувствовала что-то вроде угрызений совести. Она уже начинала прикидывать, как бы извиниться, но тут заметила оскорбленный взгляд Леви.
— Господи, Никки, я же извинился, — выдавил он, переводя дух.
— Не надо было хватать меня за руку. Я не люблю, когда меня трогают.
— Я это запомню.
— Наверно, зря я тебя так сильно ударила, — призналась Никки.
— Зря ты меня вообще ударила, — отрезал Леви, потирая живот.
— А ты первый начал! Зачем было делать такие дурацкие вещи?
Глядя на чумазое лицо Никки, Леви почувствовал, что ему как-то странно сдавило грудь. Сразу видно, где он прикасался к ней — черные разводы напоминали о поцелуе. Неужто она и впрямь ничего не почувствовала?
— Знаешь что, люди часто делают глупости, когда им случается смотреть в лицо смерти, — резко ответил он. — Слушай, давай забудем об этом и пойдем домой.
Леви с трудом наклонился поднять ружье и отвязать от седла флягу. Никки тем временем попрощалась со своей Конфеткой. Потом выпрямилась и решительно двинулась в сторону фермы. В горле у нее стоял комок, но она ни разу не оглянулась.
14
— А я уж думала, мы никогда не дойдем, — сказала Никки. Последние лучи солнца уже золотили верхушки деревьев, когда усталые путники поднялись на вершину холма, с которого был виден их дом. Слава Богу, огонь сюда не добрался.
