Патриция Филлипс - Соблазненная роза
Тихонько про себя выругавшись, он с раздражением заметил:
— Твоя щепетильность по отношению к моей будущей жене начинает меня утомлять.
Это прозвучало как предостережение. Розамунда поняла, что ее подначки становятся рискованными. Довольно с нее будет и того удовольствия, которое она получит, избавившись от маски. Мысль о маске напомнила ей, что их восхитительная игра близится к концу. Пора было опомниться и рассудить, как вести себя дальше. Она хотела ему отдаться, но вовсе не хотела, чтобы он ее узнал. Прежде чем предаться с ней жарким утехам, он конечно же сорвет с нее маску. Стало быть, ей необходимо увлечь его в темное местечко, чтобы он как можно дольше не мог разглядеть ее лицо.
— Больно уж здесь светло. Пойдем куда-нибудь, где темнее, в самое укромное место. — Голос ее дрожал: она чувствовала, что роковой момент близок.
— Неужто ты такая скромница, моя милая? — удивился Генри, подталкивая ее в альков. — Здесь в полной мере будут удовлетворены и твоя страстность, и твоя застенчивость.
Внезапный взрыв пьяного хохота известил их о том, что гнездышко уже занято. Генри досадливо поморщился:
— Идем. Тут поблизости есть пустая комната, я точно знаю.
— А почему ты так уверен, что она пуста?
Генри ничего не ответил, просто молча повел Розамунду куда-то наверх, а там нужно было пройти еще по коридору, от промозглых каменных стен которого веяло могильным холодом. Он вставил ключ в какую-то дверь и рывком ее отворил. Розамунда увидела просторную комнату, освещенную лишь серебристым светом луны, косо падавшим им под ноги. Огромная кровать, стоявшая в середине покоя, подсказала Розамунде, что эта спальня предназначена для особо почетного гостя.
— Чья это комната? — спросила она, увидев, что Генри ногой затворяет дверь.
Снова обняв страстную скромницу, он притиснул ее к плотно прикрытой двери.
— Это покой новобрачной, — прошептал он, заглушив своим поцелуем вырвавшийся было у Розамунды вскрик удивления.
— Полагаешь, теперь мою душу зацапает дьявол — за то что посмел осквернить супружеское ложе? — озорно усмехнулся он и, не дав Розамунде времени на ответ, подхватил ее и понес к кровати под черным балдахином.
Они упали вдвоем на мягкие перины, смяв бархатное покрывало. Генри был так тяжел, что у Розамунды перехватило дыхание. Он прижал ее к себе, чувствуя, как она напряглась от прикосновения его вздыбившегося под одеждой орудия любострастия.
— Видишь как я по тебе истомился… я сейчас просто взорвусь от желания. Пора закончить игру. А ежели кто и грешен из нас, так это ты — так долго меня мучаешь… Ну что ты на это скажешь, прелестная моя мучительница?
Его горячий влажный язык, пробежавшись по ее подбородку и шее, замер, достигнув чуть приоткрытых вырезом платья грудей. Он нетерпеливо сдернул с нее пунцово-золотистый лиф — теперь два мягких упругих шара были полностью обнажены. Их белизна едва мерцала в темноте, но Генри весь закипел, ибо его воображение мигом восполнило то, что утаил от него мрак.
Когда он сжал губами нежные кончики грудей, посасывая их, медленно облизывая розовые полукружья вокруг все более твердеющих бугорков, Розамунде показалось, что она сейчас растает… Она то и дело вскрикивала от наслаждения и, запустив пальцы в густую его гриву, все теснее прижимала ласкающий рот к своим соскам.
Чуть погодя Генри, осыпая поцелуями ее ключицы и шею, добрался до ее рта. Розамунда в ошеломлении почувствовала, как он языком пытается раздвинуть ей губы… и вот этот горячий язык уже гладил ее небо и зубы. От столь сокровенной ласки огонь заструился по ее жилам. Она опьянела от шквала неведомых ей доныне дивных ощущений, и, когда его чресла прижались к ее лону, у Розамунды уже не было сил уклониться от нацеленного на нее орудия наслаждения, твердого как сталь, — что было вернейшим доказательством неистовости его влечения. Изнемогая от зажженного им пламени, она тоже крепче прижалась к возлюбленному… все ее существо ликовало… нестерпимый жар (жаливший даже сквозь одежду!) его тела говорил ей: она желанна лорду Рэвенскрэгу!
А язык его все неистовствовал у нее во рту, то вонзаясь почти в горло, то возвращаясь вспять — словно хотел изобразить предвкушаемое ими соединение… Она чуть стиснула его язык и принялась сосать. Но Генри неожиданно оторвался от ее рта, и через миг Розамунда почувствовала, как его пальцы, одолев преграду из юбки, ласкают ей бедра. Повинуясь зову страсти, она тут же их раздвинула… и вот настойчивые пальцы уже на заветном холмике, а еще через миг они с благоговейной осторожностью проникли внутрь — в сокровищницу несказанных наслаждений… Не вынеся мучительной неги, Розамунда громко застонала… Не помня себя, она неловкими движениями стала расстегивать его бархатный дублет, потом принялась торопливо развязывать тесемки на вороте сорочки — они не поддавались. Тогда Генри, оторвавшись от нежных прелестей своей Джейн, стал ей помогать: через миг Розамунда восхищенно гладила маленькой ладошкой его мощный торс, нежно перебирая черные завитки волос. Наткнувшись на бугорок соска, она тут же обхватила его губами и несколько раз провела по нему языком — точно так же, как делал несколько минут назад сам Генри…
От этой неожиданной ласки Генри восторженно вскрикнул и притиснул ее голову к своей груди крепко-крепко, до боли. Пылая все сильнее, он молил ее продлить эту сладкую пытку:
— О Джейн, ради Бога… перестань…
Ему уже нужны были более дерзкие наслаждения, и он потянул ласковую ладошку вниз, к твердому выступу.
Розамунде сразу захотелось расстегнуть его бархатные панталоны и посмотреть на тайну тайн его плоти, но внезапное смущение остановило ее. Тогда она начала гладить его поверх гульфика, вдоль всей длины дарованного ему природой отменного дротика. Неудовлетворенный этой неполной лаской, он сам нетерпеливо высвободил трепещущего пленника, который с готовностью лег в ее ладони и который, казалось, жил своей собственной, не зависимой от своего обладателя жизнью. Розамунда знала, что Генри давно уже в полной боевой готовности, но никак не ожидала, что орудие вожделеющего ее мужчины настолько твердо и горячо на ощупь. Она нежно ласкала бархатистую кожу, едва касаясь набухших жилок, пядь за пядью исследуя этот пылающий кусок плоти.
— Тебе приятно, милая? — хрипло спросил он, встревоженный ее молчанием.
Она прошептала, что да, очень, и в самозабвении продолжала ласкать этот пылающий шелк — с такой нежностью, что он вынужден был придержать ее пальцы!
— Не надо больше, иначе я расплещусь раньше времени, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Ну иди же… предайся мне, — прошептал он, опрокидывая ее навзничь и вновь осыпая поцелуями.
