Констанция. Книги 1-6 - Жюльетта Бенцони
Вернее, а сердце тверже, и ты не пощадишь этих мерзавцев.
Мужчина втянул голову в плечи, надвинул на глаза шляпу, взял под уздцы лошадь и медленно повел ее по улице.
Филипп покачал головой. Его сердце переполняла злость на Реньяров, но он понимал, что сейчас бессилен перед ними. И еще он знал, что в одиночку с ними не сможет справиться.
Он прижал руку к груди и ощутил, что там, под плащом, лежит смятое объявление, обещавшее вознаграждение за поимку его дяди Марселя Бланше.
— Марсель Бланше, был бы ты сейчас со мной! Мы могли бы поквитаться с проклятыми Реньярами. А так… —
Филипп махнул рукой и пришпорил коня.Достаточно с него было чужих несчастий, чужих горестей. Своих тоже хватало, хоть отбавляй. Надо было закончить уборку урожая, перегнать овец на новое пастбище и подготовить дом к
Зиме. Ведь рассчитывать он мог только на себя.
Наконец, за гребнем холма показалась высокая черепичная крыша его дома. Лошадь побежала быстрее, да и сам Филипп хотел как можно скорее попасть домой, увидеть сестру, мать и рассказать о том, что видел в деревне.
Он остановился у самого крыльца, снял седло и завел лошадь в конюшню. А затем, по дороге плеснув себе в лицо воды, смыл пыль и шагнул в дом.
В полутемной кухне за столом что-то готовила Лилиан. Она тихо напевала протяжную песню. Ее лицо было сосредоточенным, а взгляд задумчивым.
Вслед за Филиппом в дом проскочили две большие собаки. Лилиан вскинула голову и тыльной стороной ладони, боясь испачкать лицо мукой, откинула волосы.
— А-ну пошли вон отсюда! — прикрикнула она на собак.
Те, послушно поджав хвосты, развернулись и выскочили на улицу.
Филипп улыбнулся.
— Ну, ты и строгая, Лилиан, — сказал он, подходя к сестре, — меня бы они ни за что не послушались.
— Да они уже третий раз заходят в дом, норовят что-то стащить прямо из-под руки.
Филипп устало опустился в кресло, где так любил сиживать его покойный отец.
Сестра взглянула на брата и улыбнулась.
— Чему ты так улыбаешься, Лилиан? Неужели я выгляжу смешно?
— Да нет, я просто удивляюсь, как быстро ты стал взрослым, даже мать, глядя на тебя, иногда вытирает слезы, так ты похож на отца.
Филипп Абинье подвинул к себе подставку для снятия сапог, вставил каблук в прорезо и стащил сапог.
— Ты чем-то расстроен, Филипп? — наконец-то заметила выражение глаз брата сестра.
— Да, Лилиан, нашим соседям не позавидуешь…
— Кому?
— Да Полю. Реньяры угнали весь его скот и забрали урожаи.
— И что же он теперь будет делать? — всплеснула испачканными мукой руками Лилиан.
Он собрал весь свой скарб и отправился восвояси.
— Да, ему не позавидуешь, ведь у них трое маленьких детей. Я помню, как тяжело было нам, когда Реньяры убили отца. Ведь ты тогда был еще совсем маленьким, Филипп.
— Я тоже помню тот день, — Филипп Абинье прикрыл глаза и вновь увидел перед собой туман, высокую траву, сжатое поле и силуэты всадников, которые, как призраки, возникли из белесого марева.
Он вспомнил крик девочки и его кулаки непроизвольно сжались.
— Как там мать? — закрыв лицо руками, спросил Филипп, не ожидая услышать что-нибудь хорошее.
— Она ничего не ест, — горестно сказала Лилиан, — и я не могу уговорить ее даже прикоснуться к еде. Может быть ты, Филипп, сможешь ее уговорить?
— Я попробую.
Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал и долго ждал ответа.
Наконец он услышал слабый голос:
— Филипп, входи.
Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же большой почерневший гердероб.
Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что мать все так же как и прежде не может поверить, что отца нет в живых.
Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток
И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.
— Это перчатки отца, — сказала Этель, садясь в кровати.
— Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же находится у нее в руках.
— Ты ничего не ела, мама. Так же нельзя, ты же совсем ослабеешь.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала Этель, и от этих слов сердце Филиппа сжалось.
Мать выглядела истощенной. Ее лицо за последние дни осунулось, на лбу появилось еще несколько морщин, а ее некогда пышные темные волосы были сплошь седыми.
Филипп подошел к матери и острожно накрыл своей крепкой ладонью ее почти прозрачную хрупкую руку.
Мама, так нельзя, ты должна есть, ты нужна нам с Лилиан.
Я же говорю тебе, Филипп, я чувствую себя прекрасно. Человек должен есть один раз в неделю.
Филипп с изумлением посмотрел на мать.
— Что такое ты говоришь, мама? Женщина отстранилась и раскрыла книгу. Ее пальцы вновь пробежали по буквам.
— Вот здесь написано, что надо хранить верность, и я пытаюсь жить так, как написано в этой книге.
— Может быть, ты хочешь чего-нибудь особенного, мама? Скажи, я сделаю для тебя все, что в моих силах.
Женщина задумалась, ее взгляд сделался отстраненным и вдруг на ее лице появилась улыбка, робкая и беспомощная, как у ребенка.
— Знаешь, дорогой сын, когда отец был еще жив, вы ходили с ним на рыбалку…
— Да, я помню! — воскликнул Филипп, радуясь, что мать хоть чем-то заинтересовалась. — Я помню, как мы ходили с ним к холмам, к водопаду, и на самом краю наших владений ловили рыбу.
— Ты помнишь, — задумчиво проговорила мать, — а я думала — забыл.
— Ну как же, ведь мы ходили с отцом…
— А я помню, — говорила Этель, — как вы приносили рыбу, я чистила ее, потом готовила. А потом мы все вместе садились за стол и ужинали. Я помню вкус этой рыбы, хоть прошло столько лет.
Сейчас уже поздно, — сказал Филипп, глядя в темнеющее окно, — а завтра с утра я обязательно пойду к водопаду и постараюсь вернуться домой с форелью. Лилиан приготовит ее, а
