Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

— Сармат, ты как нелюдь. Молчком все. Говори, нето, что стряслось?! — И опять без внимания.

Дёмка уж рот раскрыл ругаться-собачиться, а тут Еська Сокол подлез. Глаза по плошке, шелом набок.

— Бояре, идут они, ляхи-то. Две ладьи, а по берегу отряд десятков семь.

Дёмка с Андреем приподнялись и переглянулись! Значит, ошибся воевода, когда решил, что лиходеи полезут через Вятники. Там-то основная сила и сторожила!

— Андрюх, жарко будет. У меня два десятка и твои три. У ляхов — две ладьи и семьдесят воинов. Они хучь разбойные, но обучены мало-мальски. Надо было Фаддея с собой тянуть!

— А может и лучше так-то… — молвил Шумской и слова эти, ох как Дёмке не понравились. — Еська, вели брони проверять. Лучников в кусты, да не спать! Отведи десяток к овражку, пусть ждут и не суются в пекло-то.

Еська кивнул и утёк. Дёмка поправил броню, проверил бармицу на шеломе, меч ощупал. Прикоснулся к крестику нательному и выдохнул. Оглянулся на Шумского, а тот как лежал, так и лежит. Ни те сверкания очей перед сшибкой, ни куража… Как есть мертвяк!

Пока удумывал, чем друга подначить, ляхи показались у крепостицы. Ох, и много! Вот один, дюже нарядный, в светлом доспехе, пригляделся и как заорет! Вмиг стрелы завизжали. Ратники, что у реки прятались, ответили борзо. И двинулась сшибка, началась бойня.

Бой-то он такой — накатывает споро, да быстро. Вот сидишь ты, сухарь жуешь, а через минутку малую уже по уши в кровавом месиве.

Ляхи навалились, теснили, сминали ратных-то. Дёмка, даром что молодой, но муж опытный, в боях побывавший, сразу понял — не сдюжат, не устоят супротив такого-то отряда. Взыграла, очнулась ярость — помирать, так только с ворогом в обнимку! Уж было вскочил, меч тяганул из ножен, а тут Андрей…

Встал во весь свой немалый рост, будто нарочно под стрелы выставился. В обеих руках по мечу, шелом ровно, глаза адским пламенем полыхают. Дёмка и не то, чтоб суеверный был, но тут понял сразу — Гарм вызверился, проявил сущность свою.

Шумской побежал, да не петлями, а будто коршуном полетел! Взрезал собой толпу ратящихся, словно корабль волну рассек и начал кровавый свой танец.

Сам Демьян побежал на подмогу, и остановился, застыл, как новик* нещупаный. Андрей рубил так, словно в него вселился бес! Без куража, без ярости, и без опаски за свою жизнь. Страшно и жутко свистали его мечи, выпивая жизни, разваливая врагов от шеи до тулова.

Ляхи и те попятились, ужас суеверный вселился даже в них, лихих и отчаявшихся! А Шумской сёк без устали. Демьян и сам уловил в себе ярость Гарма, плечи развернул, меч вскинул и пошел в сечу. Ратники с громким, страшным воем бросились на врага, смяли, погнали к овражку, где сидел в схроне десяток свежих воинов! С двух сторон припёрли и добивали кошмарно.

А Шумской не остановился — догонял, рубил, убивал…

Дёмка не помнил, не разумел, сколько времени-то сеча шла, очнулся токмо тогда, когда горло свое надсадил страшных воплем воинским и охрип. Кровь глаза заливает, меч в руке осклизлый и дыхание сбито. Оглянулся и аж обомлел!

Шумской насёк гору… Опричь кровь, стоны… и вонь. Рубленый воин себя не помнит. Кто перед смертью порты мочит, а кто и нутро не держит. Дерьмо, грязь и боль. Вот она война и смерть, во всей своей красе.

Ляхов добивали уж. Сбежавших настигали и не щадили. Не было пленных-то, не взяли.

Шумской стоял среди мертвяков и молчал. Токмо с мечей текло красное, тягучее. Дёмка сунулся к другу, намерился по шелому треснуть, чтоб в разум ввести — бывало такое с ратниками — но понял, не надо ему. Все видит и понимает. Но подошел все равно, хоть слово молвить. Уж рядом был, когда увидел глаза Андрея! Те раскрылись на всю ширь, брови взметнулись, и вслед за этим Дёмку снесло наземь от мощного удара в плечо!

Сам Андрюха остался стоять, но качнулся, начал оседать. Пал на колено, на меч оперся и с жуткой улыбкой молвил.

— Дёмка…хорошо-то как…Теперь тут не болит, — и треснул себя кулаком в грудь.

Из-под доспеха, аккурат в боку, торчала стрела. Лучника-то на месте Еська Сокол развалил от уха до брюха. Аж взревел от злости за Шумского!

А Дёмка, подскочил с земли и обнял друга. Ить от смерти спас! На себя принял! Еще не известно, куда бы стрела угодила, прилети она в него, Демьяна.

Ратники на плечах снесли Шумского подале от места сшибки. Кликнули обозного старшину*, тот рассупонил доспех Андрея.

— Выживет, нето. Боюхо цело. Токмо жилы рассекло маненько, — стрелу переломил, велел калить железку на огне.

Ратники костерок запалили — теперь-то можно — раскалили меч и подали. Стрелу дернули и тут же прижгли. Паленым мясом занесло почитай на всю округу, а Андрей только зубами скрипнул — ни стона, ни гримасы больной. Вот так Гарм…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Шумского дотягали до подводы, уложили в душистое сено, а уж потом принялись за тяжкий, муторный труд. Мертвых снести, раненых подлатать, уложить. Так и вошкались до утра. Вздохнули малое время, а потом и отправились на встречу с воеводским отрядом.

Дёмка улегся рядом с Шумским в подводе, плечом к плечу. Андрей лежал смирно, в небо смотрел и молчал. А Демьян…

— Вот что, Андрей, спрошу еще токмо раз и более не стану. Чего у тебя? Знать хочу не из праздного интереса, а с того, что ты друг мне, брат, считай. Сколь вместе уж воюем? Никогда ты меня не подводил, спину-то прикрывал. Да и в жизни не раз выручал. А я что? Тварина бездушная? — повернулся и на Шумского глянул. — Братка…кто тебя так? Ить дурной стал. Думал, не увижу?

То ли голос Дёмкин, то ли совсем худо стало, но Андрей вздохнул, подтянулся на руках, присел в телеге-то. Морду малёхо сморщил — видать, рана тревожила.

— Арина, — вот и все, что молвил.

А Дёмке большего и не надобно. Вмиг разумел! Сам поди знал, как это по славнице простой печалиться.

— И что она?

— Ничего она! — вызверился было Андрей, но тут же плечми поник. — Дёмка, присушила намертво… Дышать перестал. Не знал, что так-то бывает.

И поведал чубатому братке обо всем: о Буяне-Хряпе, о крупчатом хлебе, о щене, о ладанке и об Аришкиных горьких, обидных словах.

Дёмка слушал молчком, да диву давался. Раз — что все под его носом, а он ни сном, ни духом! Два — что Гарма-то так пришибло. Три — вот не могла Аринка так-то… Хучь бей, хучь режь, а слова-то совсем не ее. Не такая она девка…

Пхнул в рот травину, пожевал, задумался и улегся на спину. Шумской замолк, вроде как выдохнул.

— Андрюх, ты пузо давай береги. А остальное…порешаем, — спиной повернулся к Шумскому и улегся в телеге, начал думки перемещать туда-сюда, измысливать.

С головным отрядом перехлестнулись уже на другой день. Шумской-то уж ходил, хоть и кривил морду свою бесноватую. Дёмка об Арине более не напоминал другу — к чему?

Пока грузились, пока посылали смену охранным, что остались стеречь ляшские ладьи, еще день миновал. А там уж и тронулись по домам. Мертвых везли, раненых. Обычнее дело опосля похода. Ну и золотца-рухляди взяли богато, а стало быть тоже надо доставить с бережением.

Уж когда подъезжали к Берестово, Дёмка высказал Андрею — тот уж и верхами шел, заживало на нем, как на псе. Одно слово — Гарм.

— Братка, я к тебе наведаюсь другим днем-то. Бражку ставь. — Тот кивнул безучастно, стараясь не глядеть в сторону берестовской крепостицы.

Выкриком заставил ратных своих поворачивать в Савиново и утёк первым.

Берестовские своих встречали по уряду: выстроились бабы, дети, старики вдоль дороги, ждали. Демьян первой увидел мать, за ней Машка-сестрица топталась, улыбалась, глядя на живых отца и братцев. Усмотрел Наталку, ожил весь, но улыбку с лица стер. И Аринку приметил. Стояла позади всех, тоненькая, как тростинка! Эва как…Видать тоже не радовалась жить-то. Вона, глаза по плошке, лик бледный. Даже коса блестит не так, как всегда.

Уж после бани пошли Дёмка с Фаддеем в бабьи хоромы. И не нечему тут дивиться! Опосля похода воину надобно душой отмякнуть, понять, ради кого и чего он кровь-то ворогам пускал, души отнимал. А кто ж, кроме женщины может такое дать? Вот то-то же.