Вера Копейко - Золотой песок для любимого

– Его отодвигали от стены, раскладывали столешницу, и нате вам – квадратная крышка для игры. Центр ее оклеен зеленым сукном для удобства записывать мелом цифры. Но самое лучшее в нем, скажу я вам, – это обрамление. Каков цветочный орнамент из палисандра, а также красного и розового дерева.

Галактионов отошел от стола, посмотрел в окно. Как будто за ним открывалось то, о чем он говорил сейчас.

– Видели бы вы бюро-цилиндр прошлого века. – Он покачал головой. – Я собираюсь подарить его племяннице на свадьбу.

– У вас есть племянница на выданье? – внезапно встрепенулась Кардакова.

– Да, ей восемнадцать вот-вот. Она заканчивает учиться в Англии. Так вот, этот стол дед подарил моей сестре, когда она вышла замуж. Такие бюро служили дамам письменным столом и украшали собой женский кабинет. Сестра любила сидеть за ним, читать французские и английские романы. Пейзаж на крышке стола, я думаю, будил фантазию… Любое чтение приобретало особенную прелесть.

– У вас уже есть жених? – Елизавета Степановна сама удивлялась своей смелости. Но разве без нее стала бы она той, кем стала? Когда на ярмарке высматриваешь лучших лошадок, неужели без решительности ты заполучишь хоть одну?

– Гм… Сказать по правде, у нас есть некоторые сложности. Тем более что я отвечаю за нее перед покойной сестрой. Она, знаете ли, на моих руках, после смерти родителей.

– Ox, – сочувственно произнесла Кардакова, и на самом деле искренне. Она насмотрелась на сиротство за свою жизнь, оно – отчаянное горе навсегда.

– Есть у меня еще столик-бобик. Вот он, я думаю, вам бы очень подошел.

– Почему же мне? – удивилась и обрадовалась Елизавета Степановна. – Какое название смешное, – заметила она. – Надо же, бобик.

– Да-да, бобик. Его крышка сделана в форме боба, точно такого, как зреет в стручках в каждом огороде. Почему-то я думаю, что вы склонны к рукоделию. Я прав?

Елизавета Степановна вздохнула.

– Меня учили плести кружева на коклюшках. Вологодские кружева. Думаю, вы знаете про них.

– Слышал. Знаменитые, – неспешно кивнул Галактионов. Снова посмотрел на нее. Улыбнулся.

Елизавета Степанова не смогла бы прочесть его мысли. Но особенное тепло в его взгляде почувствовала.

Что ж, на самом деле Галактионову показалось, что эта русоволосая головка, гладко причесанная, вполне элегантно склонялась бы над столиком-бобиком.

Михаил Александрович действительно ощутил странное тепло в груди.

Что-то влекло его к этой чужеродной женщине. Что именно? Любопытство, которое в последнее время он проявлял к купеческому сословию? Желание понять этих людей, проникнуть в суть среды, чтобы уяснить себе – возможно ли ему, старому барину, как называл он себя, сосуществовать с ними или все-таки решиться и освободиться от всего, что есть у него в России, и осесть в Лондоне?

Он мог бы подарить ей этот столик-бобик, вдруг пришло ему в голову. Но столь интимный подарок возможен лишь в одном случае. В самом невероятном…

Елизавета Степановна смотрела, как он заложил руки за спину и прошелся по комнате.

Или продать его ей и всю коллекцию, перед тем как уехать? Но к этому ее нужно подготовить. Она должна возжелать такую мебель. А стало быть, ему следует поработать над вкусом купчихи Кардаковой.

– Я бы купила кое-какую мебель, – подала она голос.

– Отличная мысль, – отозвался он. – Я мог бы стать вашим консультантом, уважаемая Елизавета Степановна. Просто так, из любви к этой технике. Знаете ли вы, что великий мастер Веретенников был крепостным графа Салтыкова? Но получал заказы от императорского двора. Более того, его ценили так высоко, что просили поставить подпись на лицевой стороне бюро.

– А я знаете, что подумала? – сказала она, подперши кулаком щеку. – У меня есть свои леса. Так отчего же не сделать мебельную мастерскую? А по образцам старинных вещей тачать в ней мебель вроде этой. – Она кивнула в сторону столика.

Михаил Александрович замер. Потом рассмеялся.

– Отличная мысль, Елизавета Степановна…

Что ж, подумал он, есть жизнь в крови у купеческого сословия. Она играет. Жажду денег у них не принято скрывать, но разве не она, не эта самая жажда, эта ненасытность и есть дрова для жизненной печи?

Вот тебе и ответ, Михаил Александрович, что будет в России. Пришло время других людей – сильных, резвых, похожих на тех, кого он встречал, перемещаясь по Европе.

Там оно наступило давно, раньше, но и Россия не осталась за семью волоками.

Вот и думай, где тебе лучше.

Елизавета Степановна не могла отстать от мысли, которая засела в голове. А не решить ли все сразу? Мало ли что – ищи потом этого Галактионова.

Перед глазами стояло старое бюро. Оно, правда, было задвинуто поближе к чулану. И кажется ей, что стоит там какая-то корючка. Может, то и есть подписной буфет мастера?

– Не окажете ли вы мне любезность? – начала она.

– Охотно, любую. У меня полно времени. Говорите, – позволил с жаром Галактионов. Он жаждал изучить новую среду. Тем более что представительница ее вполне мила.

– Я хотела бы показать вам прямо сейчас бюро. Кажется мне, вы описали похожее на мое.

– Я готов. – Он кивнул, но волосы не дрогнули.

Елизавета Степановна быстро встала. Погремела ключами.

Ее экипаж стоял перед входом. Сегодня при ней был кучер.

На Варварку путь недалек, он домчал их в минуту.

Дом был хорош, богат, но убранство на вкус гостя не то. Конечно, ее вещи не просто кричат о цене громко – они вопиют. Иностранная мебель нынешней выделки. И видно, что она гордится и диваном в коже, и столами, и посудой, и хрусталем более, чем старинным бюро.

Вот что у нее по-настоящему хорошо – так это «Веджвуд». Угадала купчиха… случайно. Надо же, все-таки не удержался, впустил это слово в свой обиход, от которого старался себя отвадить. Михаил Александрович почувствовал, как печаль сдавила его сердце.

Он осмотрел бюро, тщательно – подпись. Мельчайшая деталь указала ему – это подделка, недавняя.

– Мне жаль вас огорчать, Елизавета Степановна, но это не Веретенников. Но подделка неплохая.

Она усмехнулась:

– Пускай бы на моей мебельной фабрике такое стачали.

Он промолчал. Тем не менее ему нравились ее цепкость и азарт.

Еще более он убедился в этих качествах, когда она сказала ему:

– Правда или нет, но я слышала, что английские помещики пьют херес в шесть вечера. Вы, я знаю, англоман, а также помещик. Прошу вас откушать.

Он поморщился от этой смеси любезности и услужливости слов.

Но не стал отказываться, объясняя себе, что он еще глубже внедряется в интересующую его среду.

Хозяйка вынула бутыль хереса. Но какого! То было… точнее, был, – он поморщился – напиток не далее чем с острова Кипр. Неведомая смесь, лукаво названная «херес». Такой пьют алкоголички в Лондоне – дешево и сладко. Он хотел сказать все, что думает о таком хересе. Но не позволил себе опуститься до замечания по отношению к женщине.