Надин Миллер - Сватовство по ошибке
Служанка поднялась на ноги, на лице ее появилось мечтательное выражение.
– Этот господин оставил на моей подушке десять франков – ровно столько, сколько нужно было заплатить за место в карете, чтобы доехать сюда и воссоединиться, наконец, с моим дорогим другом, с моим милым конюхом, который служит в этой гостинице.
Тристан услышал, как Мэдди сдавленно кашлянула, и мысленно застонал от своей невезучести. Тысяча чертей! Он подорвался на собственной петарде!
– Все это очень хорошо, дитя мое, – пропел он набожнейшим тоном, – однако плотское соитие, не освященное таинством брака, все же грех, и я призываю вас исповедаться священнику вашего прихода. – Прочистив горло, Тристан продолжал: – А пока что будьте столь любезны, достопочтимая мадам, покажите наши комнаты как можно скорее. Боюсь, что настроение, царящее здесь, становится слишком суровым для чувствительного слуха моего юного помощника.
Не успел он произнести этих пророческих слов, как один молодой роялист с блестящими глазами и раскрасневшимися щеками поднял свой стакан и воскликнул: “Да здравствует король!”. Сидевший напротив него юный бонапартист с не меньшим энтузиазмом вскочил на ноги, выплеснул вино из своего стакана в лицо роялисту и завопил: “Да здравствует император!”.
Все присутствующие, как по команде, вскочили на ноги и обнажили шпаги. Тристан выдернул Мэдди из-за стола и стал подталкивать ее и жалобно захныкавшую служанку к двери, стараясь отгородить их своим телом от уже разгоравшегося за спиной побоища.
– Ужин, – прокричал Тристан вслед служанке, которая, улучив безопасный момент, улизнула на кухню. – И таз с горячей водой! Если их не доставят за пять минут, я сам тебя найду!
Мэдди вырвала руку из пальцев Тристана, пробормотав: “Держите свои “искусные руки” от меня подальше”. Она снова держала спину так, словно аршин проглотила, и, поднимаясь по лестнице, раздраженно топала деревянными башмаками. Добравшись до первой площадки, она остановилась и вопросительно взглянула на Тристана:
– Где моя комната?
Тристан молча указал ей на лестницу, ведущую в мансарду, и поймал себя на том, что завидует оставшимся в обеденном зале. Прожив шесть лет в парижских трущобах, он научился находить вкус в настоящих мужских сражениях. Но, увы, ему предстояло нечто совершенно иное – стычка с раздраженной женщиной. А какому мужчине в здравом уме это понравится? Вздохнув, Тристан угрюмо поднялся вслед за Мадлен вверх по лестнице и распахнул дверь крошечной каморки.
Мэдди просунула голову в дверь и потрясенно уставилась на узкую кровать и перевернутый деревянный ящик, заменявший стол. На ящике горел кривой огарок сальной свечи. Гнев, давно уже клокотавший в душе девушки, наконец, прорвался наружу в полную силу.
– Что это значит? – развернулась она к своему спутнику. – Вы хотите, чтобы я ночевала в комнате для слуг?!
– Ш-ш-ш, Мэдди. Говорите тише. Мэдди перешла на зловещий шепот:
– Вы слишком далеко зашли с этим маскарадом, отец Тристан. Я согласна играть роль вашего помощника, но не согласна спать на соломенном тюфяке, в то время как вы будете нежиться на пуховой перине!
Тристан осторожно подтолкнул ее вперед, вошел вслед за ней в каморку и закрыл за собой дверь.
– На тот момент, когда мы прибыли в гостиницу, это была единственная свободная комната. – Он бросил взгляд на часы. – Сейчас уже половина одиннадцатого. Едва ли какая-то комната освободится. Можете возмущаться, сколько вам вздумается, но этим вы ничего не добьетесь. Впрочем, у вас есть выбор. Если вам не нравится эта кровать, можете спать в конюшне с десятком-другим конюхов и кучеров. Правда, лично я не счел бы этот вариант благоразумным. Но выбор за вами.
Наклонившись, Тристан достал нож из-за голенища.
– Если вы все же предпочтете ночевать в конюшне, советую вам прихватить с собой оружие. Как вы, должно быть, заметили, в этой гостинице сегодня собрался отвратительный сброд. Бог знает, что эти грубияны способны сотворить с миловидным мальчиком… не говоря уже о том, что случится, если они обнаружат, кто вы такая на самом деле.
– Но разве я буду в большей безопасности наедине с развратником, который даже не может придумать правдоподобную ложь, чтобы скрыть свои пороки?
Глаза Тристана превратились в серебряные льдинки, а сжатые от гнева губы – в лезвие кинжала.
– Вам нечего бояться, мадемуазель. Рядом со мной вы в такой же безопасности, как и в одном из ваших папистских монастырей. Вы должны понимать, что если бы я считал вас хоть в малейшей степени соблазнительной, то наверняка воспользовался бы случаем вчера в сарае… когда вы бросились мне на шею посреди ночи. Но, видите ли, желание во мне способны пробудить только женщины с горячей кровью и горячим сердцем. Моя развратность, как вы изволили выразиться, не простирается на костлявых, жеманных девиц со змеиным жалом вместо языка.
Мэдди чувствовала себя так, словно ее хлестнули по лицу. Ей отчаянно хотелось бросить ему в ответ что-нибудь столь же обидное и унизительное. Но прежде чем подходящие слова пришли ей на ум, в дверь постучали, и раздался голос:
– Ваш ужин, святой отец! И горячая вода!
Мэдди инстинктивно отступила в глубь комнатушки, когда Тристан потянулся к ручке двери. На пороге стояла та самая пухленькая служанка с подносом в руках, а рядом с ней – мальчишка-прислужник с двумя льняными полотенцами и тазом воды, от которого поднимался горячий пар.
Служанка нерешительно улыбнулась:
– Рагу уже кончилось. Когда вы меня напугали там, внизу, я рассыпала последнее, что было. Понимаете, эти головорезы прожорливы как свиньи… Но не расстраивайтесь, святой отец! Вам с вашим спутником не придется ложиться спать голодными! Я кое-что для вас разыскала. – Служанка вручила Тристану поднос. – Возьмите. Здесь хлеб и сыр.
Утро, наконец, забрезжившее после долгой ночи, было холодным и бледным, как улыбка сборщика налогов. Сквозь полуопущенные ресницы Мэдди глядела, как серый свет сочится через грязное стекло узкого окошка. Этой ночью она плохо спала, хотя кровать была предоставлена ей в безраздельное пользование. Накануне, молча расправившись с ужином, Тристан завернулся в дорожное одеяло, улегся на полу, подложив под голову сумку, и закрыл глаза.
Еще долгое время после того, как погас дымный огарок, Мэдди лежала, глядя в темноту, и вспоминала оскорбительные слова своего спутника: “Костлявая жеманная девица со змеиным жалом вместо языка”.
Она старалась убедить себя, что обижаться тут ровным счетом не на что. Ведь Тристан говорил в порыве гнева… и она сама вызвала эту вспышку. Однако Мэдди казалось, что именно в этих словах правды было значительно больше, чем желания оскорбить ее. Она понимала, что грудь у нее и впрямь далеко не такая пышная, как хотелось бы. Но… змеиное жало?! Если и это было правдой, то часть вины, без сомнения, можно переложить на мсье Тибальта, которому каким-то чудом удавалось пробуждать в Мадлен Харкур все ее самые неприятные качества.
