Барбара Картланд - Девственница в Париже
«Действительно, я слишком мрачно смотрю на вещи!» — сказал себе лорд Харткорт.
Он вылез из машины и направился к широким мраморным ступеням британского посольства.
— Господин Каннингэм ожидает вашу светлость, — сообщил ему дворецкий.
— Где он? — спросил лорд Харткорт.
— Господин Каннингэм поднялся в комнату вашей светлости.
— Прекрасно, — проговорил лорд Харткорт. — В котором часу ужин, Джарвис?
— В восемь, милорд. У вас еще ровно сорок минут.
— Спасибо, — поблагодарил его лорд Харткорт. — Надо сегодня надевать знаки отличия?
— Сегодня у нас ужинает султан Марокко, милорд. Я дал указания вашему камердинеру, какие регалии надеть.
— Спасибо, — сказал лорд Харткорт.
Разговор был совершенно ненужным, думал он, поднимаясь в свои комнаты. Его камердинер служил у него уже пять лет и редко ошибался.
Лорд Харткорт вошел в гостиную и увидел там Бертрама, который лежал на диване, закинув ноги на стул, и читал газету.
— Привет, Вейн. — Он даже не сделал попытки встать. — Я хотел видеть тебя.
— А я не хочу видеть тебя, — ответил лорд Харткорт. — Я хочу принять ванну, а потом у меня официальный прием, и мне придется быть внизу самое позднее без десяти восемь.
— У тебя есть время, — заверил его Берти. — Я хочу тебе кое-что показать.
Он поднялся и достал из кармана письмо.
— Прочти мне его, старина, — попросил лорд Харткорт, открывая дверь в спальню. — Я не могу опаздывать. У сэра Джеймса будет удар, если к приезду гостей мы не будем стоять в холле как мебель. Что там в письме, от кого оно?
Бертрам проследовал за ним в спальню и присел на край кровати.
— От герцогини, — ответил он, — и если ты сможешь объяснить мне, что все это значит, я буду крайне признателен. Будь я проклят, если что-нибудь понял.
— Читай, — сказал лорд Харткорт.
Он снял пиджак и передал его камердинеру. Потом начал развязывать галстук.
Держа письмо на вытянутых руках, Бертрам последовал указаниям своего кузена.
«Дорогой господин Каннингэм, как я поняла из слов своей племянницы, вы были очень добры и пригласили ее покататься в Булонском лесу завтра утром. Сожалею, но, в связи с тем что моя племянница только что приехала, мы не можем принять ваше приглашение. Надеюсь, однако, что увижу вас завтра вечером, а также, что ваш кузен, лорд Харткорт, будет сопровождать вас. Искренне ваша, Лили де Мабийон».
Закончив читать письмо, Бертрам швырнул его на кровать и уставился на кузена.
— И что же ты, черт побери, думаешь об этом? — спросил он.
— Мне кажется, это самый обычный вежливый отказ, — заметил лорд Харткорт.
— Обычный! — вскричал Бертрам. — От Лили де Мабийон! Как ты не понимаешь, она говорит, что девочке следует появляться с сопровождающей дамой и что у меня нет права приглашать ее на прогулку в Булонский лес. Лили де Мабийон, говорю я тебе! Что за игру она затеяла? Она не может держать девчушку взаперти, но если ей это и удастся, никто не будет думать о ней иначе, как о племяннице Лили.
— На основе твоих бессвязных выкриков, — проговорил лорд Харткорт, — я могу заключить, что ты рассчитывал, будто герцогиня примет тебя с распростертыми объятиями. Мой дорогой Бертрам, у нее наверняка есть планы в отношении своей племянницы: маркизы, графы, бароны. У них у всех есть огромное преимущество перед простым «высокочтимым», которому, как хорошо известно Лили, всегда не хватает наличных.
— Ты думаешь, дело в деньгах?
— Ну, мне так кажется, — ответил лорд Харткорт. — В конце концов, ей наверняка хотелось бы пристроить свою племянницу как можно лучше.
— Будь все проклято! Вейн, если ты посмеешь сказать, что я недостаточно хорош для племянницы Лили де Мабийон, ты нанесешь мне смертельную обиду! — воскликнул Бертрам. — Может, я и не Крез, когда дело касается денег, но я в тысячу раз лучше тех полумертвецов, которые бродят вокруг игорных столов!
— Возможно, именно поэтому она не хочет, чтобы всякий сброд вертелся вокруг ее племянницы, — предположил лорд Харткорт.
— Ты действительно хочешь обидеть меня! — взорвался Бертрам. — И твои объяснения совершенно не касаются письма. Я считал, что она будет счастлива, когда ее девочка получит приглашение сразу же по приезде в Париж.
— Она получит еще массу приглашений, — сказал лорд Харткорт, — особенно, когда герцогиня приоденет ее.
Бертрам вскрикнул.
— Вспомнил, — проговорил он, — мне надо было еще кое-что сказать тебе, но у меня совершенно вылетело из головы. Ты еще не слышал самых последних слухов?
— Я редко верю слухам, — усталым голосом произнес лорд Харткорт.
Камердинер помог ему надеть халат, и он собрался идти в ванную.
— Подожди. Ты должен выслушать, — остановил его Бертрам. — Я слышал эту новость уже от двух человек. Я уверен, это правда.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил лорд Харткорт.
— Говорят, — начал полный энтузиазма Бертрам, — что сегодня Лили возила свою племянницу к Ворту. На девочке не было ничего, заметь — ничего, кроме шиншиллового манто стоимостью несколько миллионов франков. Лили умоляла Борта одеть девочку, уверяя его, что ей нечего, ну буквально нечего надеть.
— Догадываюсь, кто рассказал тебе все это, — заметил лорд Харткорт. — Наверняка женщина.
При этих словах он вышел из спальни и резко захлопнул за собой дверь.
— Черт подери, Вейн, ты не можешь вот так уйти! — взревел Бертрам. — Как ты считаешь, это правда? — Он подошел к двери спальни и прокричал: — Как ты думаешь, это правда, Вейн? Весь Париж будет говорить об этом!
— Не имею ни малейшего представления, — ответил через дверь лорд Харткорт. — Иди, одевайся к обеду, Берти. Если твой английский воробушек и отправится куда-нибудь сегодня вечером, так только к «Максиму».
— Бог мой, конечно же! — в возгласе Бертрама послышалось удовлетворение. — Спасибо, Вейн, до встречи.
За дверью послышался шум воды, и Бертрам понял, что кузен не слышал его последних слов.
— Спокойной ночи, Хиксон, — сказал он камердинеру, убиравшему вещи лорда Харткорта.
— Спокойной ночи, сэр, — вежливо ответил камердинер, но когда Бертрам уже не мог слышать его, он тихо добавил: — Женщины, все они одинаковы, эти женщины. Они всегда стоили мужчинам слишком дорого.
Он бросил задумчивый взгляд на горку золотых монет на туалетном столике, которые лорд Харткорт выгрузил из карманов. Француженка, за которой ухаживал Хиксон, стоила ему гораздо больше, чем он мог себе позволить на свою зарплату. Он уже на две недели просрочил отправку почтового перевода матери, и теперь чувство стыда не покидало его. Было в этих француженках что-то такое, что зажигало кровь и возбуждало и против чего не было возможности устоять.
