Анна Годберзен - Слухи
— Я удивлена, что вижу вас так далеко, в деловой части Нью-Йорка.
— Мне нужно было послать телеграмму. Приходится быть бдительным: в отделе новостей кругом шпионы. А я хотел то же самое сказать вам, моя дорогая, — сухо произнес Барнард, насмешливо скривив свои тонкие губы. — Может быть, слухи верны, и вы телеграфировали Элизабет в Лондон, куда она сбежала, чтобы выйти за пятого претендента в очереди на английский трон?
Диана никогда не умела лгать, и лицо ее выдавало. Поэтому она отвернулась от Барнарда и стала смотреть на истертые булыжники мостовой и уличное движение, не очень-то оживленное в это время дня.
— О, Диана, — Барнард опустил глаза, в которых Диана уловила проблеск стыда. — Я не хотел отзываться об Элизабет небрежно.
Понизив голос на этом имени, он перевел взгляд на двух мужчин в сюртуках. Они были одеты по-деловому и выглядели столь же прозаично, как здания на этой улице — с деревянными покрашенными вывесками и маленькими стеклянными витринами.
— Все в порядке. — Диана встретилась с ним взглядом, чтобы показать, что сказала правду.
— Но я рад, что встретил вас, — думаю, у вас имеются сведения, за которые я бы дорого дал…
Диана, почувствовав, что сейчас он снова заговорит о ее сестре и ей придется лгать, вспыхнула:
— Я действительно не знаю, что вы имеете в виду.
— Леди, сопровождавшую Кэри Льюиса Лонгхорна в опере вчера вечером, — мягко настаивал Барнард. — Я слышал, что вы беседовали с ней в дамской комнате. Все об этом судачат, и, конечно, им хочется узнать, кто она такая.
— О! — Диана закусила губу.
Из-за своих сердечных дел она чуть не забыла, что столкнулась с Линой, и даже не рассказала Клэр о том, как роскошно выглядела ее маленькая сестричка. Но прочесть об этом в колонке светской хроники было бы еще лучше.
— Уверен, что это немного неловко для такой леди, как вы… Но, возможно, это поможет.
Ее собеседник вынул конверт с золочеными краями. Заглянув в него, Диана увидела банкноту в двадцать долларов.
— Благодарю, — сказала она, принимая конверт. Так вот какова жизнь, подумала она со слабой усмешкой: выматывает тебя так, что доходишь до крайности. — Полагаю, молодая леди, о которой вы говорите, — Каролина Брауд, — осторожно начала Диана. — Она познакомилась с Элизабет этой весной в Париже. А вчера выразила мне свои соболезнования.
Начав лгать, Диана обнаружила, что не имеет ничего против, и ей даже захотелось сочинять дальше.
— Знаете, она сирота, и они прекрасно поняли друг друга: ведь обе потеряли отцов. Брауд нажил состояние в медеплавильном бизнесе, насколько мне известно, и Каролина, унаследовав эти деньги, решила приехать в наш город, чтобы посмотреть на светское общество…
— А этот старый холостяк снова ищет любви?
Диана напустила на себя оскорбленный вид и ответила, что не имеет ни малейшего понятия.
— Ну что же, неважно. Все равно это превосходный материал. Могу я подвезти вас домой, мисс Ди?
Диана знала, что это было бы неправильно, но потом сказала себе, что поступок бывает неправильным, только если есть свидетели. Было холодно, и прогулка домой отняла бы у нее последние силы. Барнард указал на свой экипаж, и, памятуя о конверте с золочеными краями, Диана была не склонна отвергать какое-либо из предложений Барнарда.
— Благодарю вас, — ответила она. — Правда, должна вас попросить не фамильярничать. Мое имя — Диана.
Барнард наклонил голову, словно говоря: «Как вам угодно», — и тогда Диана приняла его протянутую руку.
12
Трансатлантическая телеграмма от телеграфной компании „Вестерн Юнион" Уиллу Келлеру прибыла по адресу: Калифорния, Сан-Педро, Мейн-стрит, 25, в 1.25 дня, в воскресенье, 17 декабря 1899 года
«Генри не влюблен, разве что в Пенелопу, — думаю, я была очень эгоистична — двое слуг уволились — денег совсем нет — мама не встает с постели — она нездорова, и я не знаю, что делать, — помоги мне — Д.»
Обед, который подала в тот вечер Элизабет, был роскошным по сравнению с консервированными бобами, к которым вчера вечером едва притронулись. Во-первых, на обед было настоящее мясо — бифштексы, купленные в тот день в городе, жареный картофель и уолдорфский салат. Элизабет пошла и лично купила всю эту провизию сегодня днем. Она нарочито избегала почты, которая прежде была единственной целью ее походов в город.
— Вы получили сегодня письмо, миссис Келлер? — спросили ее в магазине.
Там считали, что она жена Уилла, — именно так она объяснила им, почему живет вместе с двумя мужчинами. Они также знали, как часто она спрашивает, нет ли писем для нее или ее мужа.
Элизабет не нравилось лгать, да и жить вместе невенчанными как муж и жена противоречило ее воспитанию, но лучше было солгать, нежели признаться, что они неженаты.
— О нет, — краснея, ответила Элизабет. — Я пришла сегодня, только чтобы сделать покупки, — добавила она мягко.
Другая причина, по которой обед обещал быть сегодня лучше, заключалась в том, что Уилл вызвался ей помочь. Он разбирался в стряпне, поскольку прежде жил совсем рядом с кухней Холландов. А еще потому, что, когда ему было тринадцать, он быстро рос и счел за благо подружиться с кухаркой и многому у нее научился.
Именно Уилл настоял на том, чтобы сегодня отпраздновать. То, что они нашли нефть, означало, что скоро у них будет совсем иная жизнь, и он решился пожертвовать часть своих сбережений на настоящий обед. Элизабет отправилась за покупками, а он вместе с Денни принялся сооружать самодельное оборудование, стараясь, чтобы оно было таким же надежным и эффективным, как у крупных нефтяных компаний.
Во время долгого обратного пути к их хижине Элизабет размышляла о способности Уилла копить. Он всегда упорно трудился, она это знала, и, по иронии судьбы, он копил деньги, в то время как семья, которой он служил, транжирила их. А затем он работал и откладывал деньги, пока ждал ее в Сан-Франциско.
Когда потребовалось, нашлись деньги на бифштексы. Элизабет подумала, что это на Уилла, а не на Генри, следовало возлагать надежды в плане спасения их семьи. Правда, теперь это вряд ли имело значение. Когда она увидела, как уверенно Уилл идет к тому, чтобы снова сделать ее богатой, она обнаружила, что ей это не нужно. Элизабет знала, какое значение имеют деньги для ее матери и для остальной семьи, но ей они теперь были безразличны. Ее смешило — она даже улыбнулась, откидывая брезентовый полог, служивший дверью их хижины, — что она так горевала о потере своих платьев, безделушек и украшений. Теперь, когда их не было, она о них и не думала.
