Кэтлин Харингтон - Обещай мне

Сделав добрый глоток эля, он вдруг наткнулся взглядом на крохотную заметку в самом углу. Эль так и не успел проследовать в желудок. Откашлявшись и отерев слезы рукавом, Эразм внимательно прочел заметку:

Вдова некоего маркиза и одновременно разведенная жена некоего герцога вернулась в Англию после долговременного пребывания в Италии, которое точнее будет назвать ссылкой. Читатель без труда припомнит, что Прекрасная Дама, о которой идет речь, пять лет назад была замешана в скандале, связанном с бракоразводным процессом, во всех подробностях освещавшимся нашей газетой. До нас дошли сведения, что она намерена вести уединенную жизнь в Кенте в обществе сына, унаследовавшего титул маркиза.

Ад и вся преисподняя! Значит, она все-таки вернулась! Кто бы мог подумать, что у Филиппы хватит присутствия духа снова ступить на английскую землю?

– Свитан! – возопил Эразм, вскакивая из-за стола с проворством, неожиданным для его лет. В комнату рысцой вбежала экономка. – Скажи Уиггсу, пусть приготовит дорожную карету, а сама иди и уложи все, что нужно. Сегодня вечером я уезжаю.

Костлявое лицо экономки выразило безмерное удивление. Она служила у Кроутера уже четыре года, и за это время хозяин практически не покидал поместья. Только раз в месяц он ездил в соседний городок к своему банкиру на старенькой двуколке, которой правил сам, Просторная дорожная карета, некогда принадлежавшая Филиппу и Гиацинте Мур, коротала свой век в углу конюшни, не надеясь когда-либо снова застучать колесами по проезжим дорогам.

У Эразма денежки водились, и хорошие денежки, стоило только обратиться к банкиру в Хэмбл Грин. Их хватило бы и на то, чтобы заново отстроить особняк после пожара восемнадцатилетней давности, и на то, чтобы самому жить в роскоши до самой смерти. Но пока жива Филиппа, он не может открыто пользоваться деньгами. Это вызвало бы подозрения, последовали бы расспросы, на которые он, Эразм Кроутер, не смог бы ответить.

Восемнадцать лет назад он взял в жены Анну, сестру матери Филиппы. Сам Эразм не имел средств к существованию, поэтому они жили в поместье Муров, полностью завися от щедрот родственников Анны. Но не жажда денег тайно снедала его. С того самого дня, когда он впервые увидел Гиацинту, родную сестру Анны, он не мог думать ни о ком другом, не мог смотреть ни на кого другого. Днем он мечтал о том, как соблазняет ее, а ночами видел бесстыдные сны, в которых снова и снова погружал свою измученную вожделением плоть в прекрасное тело Гиацинты. Он попытался претворить мечты в жизнь, но Гиацинта пригрозила рассказать все мужу. Тогда Эразм решил устранить с дороги и собственную жену, и мужа Гиацинты. К его ужасу, все получилось не так, как он планировал, и в результате он потерял ту единственную, из-за которой почти впал в безумие. Почти? После смерти Гиацинты Эразму не раз приходило в голову, что он и в самом деле сошел с ума.

– Э-э… ваша милость, – вывел его из раздумий голос экономки, – и как долго вы изволите быть в отлучке?

– Приготовь одежду на неделю, – ответил он раздраженно, так как всякое любопытство было ему неприятно. – – А теперь марш отсюда и займись делом!

Оставшись один, Эразм снова перечитал поразившую его заметку Он не любил путешествия, терпеть не мог постоялые дворы и придорожные гостиницы, где только и знали, что тянуть из проезжих шиллинг за шиллингом. Но на этот раз выбора не было. Он обязан был явиться в Сэндхерст-Холл и выразить соболезнования безутешной вдове.

Со времени пожара он жил в единственной уцелевшей башне особняка. После замужества Филиппы лорд Уорбек решил заново отстроить Мур-Манор, но он был мужем Филиппы слишком короткое время, чтобы дошло до дела. А ее второй муж вообще не интересовался тем, что происходит в покинутой им Англии. И первый, и второй мужья относились к Эразму как к домоправителю пепелища и каждый месяц посылали кругленькую сумму, которую он прибавлял к уже накопленным деньгам, как хомяк по осени копит провиант в ожидании зимы.

Он был теперь достаточно богат, чтобы самому отстроить Мур-Манор, но боялся. Боялся Филиппу. Что, если ей вздумается взглянуть на родные места? Увидев особняк во всем его былом великолепии, она может вспомнить прошлое… Рано или поздно она вспомнит все.

И сейчас, глядя на заметку о возвращении ненавидимой племянницы, Эразм чувствовал странную уверенность, что этот день близок.

Филиппа смотрела в окошко кареты на мрачный дом. Лил проливной дождь, и невозможно было разобрать надпись над входом, но она знала, что там написано:

«Лиллибриджский приходский пансион для девочек».

Само здание, каменный бастион в четыре этажа с подвалом, нисколько не изменилось. Правда, теперь решетки были выкрашены не в черный цвет, а в белый и, должно быть, при ярком солнечном свете смотрелись не слишком грозно. А купол над мансардой стал небесно-голубым.

Она вспомнила тот день, когда Эразм Кроутер привез ее сюда. Они стояли в просторном и совершенно пустом холле, и им навстречу вышли обе старшие воспитательницы.

– Значит, это и есть та девочка, о которой вы пи-сали, мистер Кроутер, – не столько спросила, сколько констатировала мисс Бланш и приветливо улыбнулась.

Маленькая и подвижная, с блестящими черными глазами, она напомнила Филиппе деловитого воробья.

– Сколько же тебе лет, дорогая? – обратила она к девочке.

– Ей только что исполнилось шесть, – ответил за нее дядя Эразм.

Филиппа молча смотрела на воспитательницу, потом перевела взгляд на ее спутницу. Они казались ей похожими, как две капли воды, хотя одна была низенькой и пухлой, а другая – высокой и худощавой. Общим было только бесконечно доброе выражение лица. Сердце Филиппы сразу устремилось к обеим женщинам.

– Ты не хочешь разговаривать с нами, да, Филиппа? – спросила мисс Беатриса без упрека, очень ласково.

Девочка молчала. Ей очень хотелось порадовать обеих, но она тщетно искала слова, они ускользали.

– Вы не поверите, когда-то девчонка болтала не переставая, словно заведенная, – проворчал дядя Эразм низким грубым голосом, – но с той самой ночи, как случился пожар, она и словечка не проронила. Три недели молчит, как будто вовсе лишилась языка. Я ее показывал доктору, и тот не смог ничего сказать. Он назвал это «шоком» и предупредил, что она может вообще не заговорить. Но это, конечно, не окончательный приговор, есть шанс, что девчонка придет в себя.

– Боже мой! – воскликнула мисс Беатриса с неподдельным состраданием. – Значит, девочка может остаться немой?

Сестры переглянулись, и на их лицах появилось выражение настороженного раздумья.