Марси Ротман - Плененное сердце
В этот момент оживилась Рита Фаберже, решившая взять Колби под свое крыло. Она объяснила, что после реставрации Бурбонов эмигрантам, потерявшим свои деньги или поместья из-за преданности королевской семье, были дарованы крупные суммы. Презрение и отвращение, которые они питали ко всем, не принадлежащим к их кругу, объясняла Рита, были необычайными.
— Это на редкость неприятная компания, их ужасная гордыня, сознание собственной исключительности и узколобое невежество уже стали легендарными.
— Все это так, моя дорогая Рита, — вставила миссис Мэрроу. — Но когда они принимали кого-то в свой круг, с ним возились, как с испорченным ребенком, которого балуют и которому льстят сверх всякой меры. Не так ли, Шеррод?
Полковник пробормотал что-то невнятное, а остальные засмеялись. Рита поднялась.
— Я думаю, что леди уже пора удалиться, — произнесла она. — Андрэ, не забывай, пожалуйста, что для Браунингов это был очень длинный день.
Глава 22
Колби вошла в свою комнату, отослала свою горничную и стала сама раздеваться, сражаясь дрожащими пальцами с целой армией маленьких жемчужных пуговиц, ни разу не взглянув на кровать.
Пытаясь найти хоть какое-нибудь утешение перед предстоящей ночью, она подошла к высоким окнам, выходящим в сад, теперь уже совсем темный, только из боковой комнаты, на первом этаже пробивался слабый свет. Когда она обернулась, в спальню из своей гардеробной входил Нэвил, неся роскошный серебряный поднос с графином и стаканами. Она не знала, что он вернулся, и вздрогнула, увидев его.
Нэвил поставил поднос на стол рядом с кроватью и начал разливать бренди.
— Дальше по коридору я обнаружил дверь в мою гардеробную, — сказал он насмешливо. — Вот это я отобрал у молодого лакея, который, как я подозреваю, выполнял чье-то задание. Ты думаешь, Барро будут возражать?
— Не знаю, — ответила Колби, ее голос едва был громче шепота.
— Во всяком случае, я это сделал и думаю, что они поймут. — Он предложил ей стакан и с удивлением увидел, что Колби напугана; ее глаза были растерянными, в них стояли слезы, как у ребенка. Это была совершенно другая Колби. Куда девалась уверенная, холодная, колючая женщина, которую, как ему казалось, он знал. Его поразила мысль о том, что борьба с такой Колби доставляла ему удовольствие.
— Мы можем отложить эту ночь, — сказал он, тронутый ее состоянием, и решил дать ей время снова обрести самообладание.
Колби залпом выпила бренди и вернула стакан Нэвилу. В брошенном ею взгляде был вызов.
— Если отложить неприятную обязанность, она все равно остается неприятной, — сказала Колби и пошла к кровати походкой приговоренного к виселице. Она развязала халат и забралась в постель, всем своим видом напоминая жертвенного ягненка.
Если бы Колби специально искала способ оскорбить Нэвила, то вряд ли ей удалось бы задеть его сильнее. Это было сказано точно таким же голосом и почти теми же словами, которыми Грэйсия Альварес презрительно отвергла его, когда он вернулся к ней, надеясь обрести поддержку и любовь. Тогда он круто развернулся и бежал. Сейчас было не то. Ставки были другими, и он был другой.
Нэвил сорвал с себя халат и ночную рубашку и бросил их на спинку кровати. Он задул свечи и с размаху накрыл ее своим длинным мускулистым телом.
Колби лежала неподвижная и бесчувственная, в то время как он руками провел по ее шее, легонько нажимая большими пальцами на горло. Дыхание его было возбужденным, почти свистящим. Вскоре он одной рукой достиг затылка, захватывая пряди волос и приближая ее лицо к своему. Потом с силой раздвинул ее губы.
Второй рукой волнообразными движениями он сдвигал шелковую ночную рубашку, пока рука его не проложила себе дорогу между ее ног, и он начал исследовать самую ее суть.
Колби проклинала свое своенравное тело, боролась с нарастающими ощущениями, сводящими ее с ума и сокрушающими препятствия, о существовании которых она не подозревала, не уверенная в том, хочет ли она от этих ощущений избавиться. Единственное, что она хорошо понимала, это то, что она была сердита на себя и на этого человека, пробуждавшего в ней женщину. Она чувствовала себя неопытной, ранимой и чересчур земной.
Нэвил наслаждался тем, как под ним конвульсивно оживало ее тело, и вновь вспыхнувшим возбуждением, которое он считал давно потухшим. То, что вначале было лишь бесстрастным гимнастическим упражнением, призванным потешить его самолюбие, проучить эту сводившую его с ума женщину и овладеть ею, превратилось в полное острой страсти слияние их в единое целое, доставившее ему наслаждение, которого он не испытывал ни с одной женщиной.
Его огонь передался ей, и она, презрев все последствия, плыла вместе с ним на волнах неутоленного желания, извиваясь под ним, нисколько не стесняясь своей раскованности. Ей хотелось стонать, кричать, смеяться, сделать что-нибудь, чтобы дать выход тому освобождению, которое она испытала; но она уже и так слишком выдала себя.
Наконец к Колби вернулся рассудок. Она отодвинулась и повернулась к нему спиной. Этой ночью он одержал победу, но не завоевал ее сердце, утешала себя Колби.
— Ты изумительна, — прошептал он, обнимая ее; его дыхание и тело медленно приходили в норму.
Колби вырвалась из его объятий, натягивая одеяло до подбородка.
— Я тебя ненавижу.
— Ты не можешь меня ненавидеть и заниматься любовью так, как мы это делали.
— Животные это делают все время, — сказала она, стараясь забыть вершины блаженства, на которых они побывали, заглушить пение своего тела.
— Поверь мне, Колби, — нежно сказал Нэвил, снова пытаясь обнять ее. — Это нервы. Женщины часто чувствуют себя странно после первой ночи любви.
Колби выскочила из постели, покровы спали с нее. В лунном свете Нэвил увидел ее высокие и острые груди с твердыми и темными сосками. Она была еще более женственной и красивой, чем прежде, и Нэвил почувствовал, как в нем снова проснулось желание.
— Иди ко мне. Дай мне обнять тебя.
— Ты не понимаешь? — вскрикнула Колби. — То, что сейчас произошло, было помрачением ума, которое больше не повторится.
Нэвил был ошеломлен. Он опять был обманут. Вначале Грэйсия, теперь Колби. Гнев острым ножом пронзил его сердце.
«Я безмозглый дурак. Осмелился надеяться, что вулканический огонь, только что пылавший между нами, что-то означает». Из-за нескольких чудесных мгновений он вообразил себе, что они с Колби в конце концов смогли бы стать настоящими любовниками и друзьями. Он поднялся с постели и накинул халат.
— Сегодняшняя ночь повторится столько раз, сколько будет необходимо, чтобы ты родила мне ребенка, — сказал Нэвил самым равнодушным тоном, на который был способен. — После этого ты можешь убираться к дьяволу. Я до тебя и пальцем не дотронусь.
