Жюльетта Бенцони - Констанция. Книга первая
Он подмигнул Филиппу и, посмотрев на лошадь младшего Абинье» сказал:
— Этих денег вполне достаточно, чтобы купить новую лошадь.
А потом, с ног до головы оглядев парня, добавил:
— И еще хватит на хороший костюм. Так что, старайся.
Филипп сделал несколько шагов и различил небольшие буквы, сложившиеся в имя и фамилию: Марсель Бланше. Филипп вздрогнул. Речь шла о его дяде по линии матери, которого он не видел уже четыре года.
Отряд двинулся дальше, оставив Филиппа одного перед объявлением. Желваки заходили на скулах парня, он до боли сжал кулаки. Он-то знал, что его дядя честный человек и лишь убеждения заставляют его действовать вопреки законам.
Он еще раз перечитал текст объявления, стараясь запомнить его, чтобы потом пересказать матери, а затем оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, сорвал объявление, скомкал его и запихнул за пазуху.
— Лучше пусть это объявление никто в наших краях не увидит, — прошептал парень, вскакивая в седло.
Он поехал по деревенским улицам, направляясь к холмам, за которыми был его дом.
Уже почти добравшись до окраины деревни, Филипп столкнулся с соседом, бедным арендатором.
— Филипп! — остановил он всадника.
— Что-нибудь случилось? Ты так озабочен, Поль.
— Есть о чем задуматься, — сказал арендатор, — не знаю, что и делать, не знаю, к кому обратиться. Солдаты посмеялись и поехали дальше, а королевский прокурор даже не пожелал меня выслушать.
— Так что случилось, Поль?
— Видишь? — Поль указал на повозку, груженую нехитрым скарбом. — Я собираюсь уехать из этих мест.
— Что же тебя заставило двинуться в путь? Ведь твои дела шли неплохо.
— Это все Реньяры! — зло сказал Поль. — Они угнали всех моих овец и забрали весь урожай. Они сказали, что я им задолжал, хотя это сущая ложь. Ни я, ни мои родители никогда не были должны Реньярам.
— Мерзавцы! — прошептал Филипп.
— Мерзавцы — это не то слово, — пожаловался на судьбу Поль. — Они сущие дьяволы, для них нет ничего святого, удивляюсь, как только носит их земля! Мои дети остались без куска хлеба, а сам я вынужден искать новое пристанище. Я знаю, Филипп, что они убили твоего отца и понимаю, ты будешь мстить. Так вот, когда придет этот час, не забудь и о моих детях, может быть, тогда твоя рука будет
Вернее, а сердце тверже, и ты не пощадишь этих мерзавцев.
Мужчина втянул голову в плечи, надвинул на глаза шляпу, взял под уздцы лошадь и медленно повел ее по улице.
Филипп покачал головой. Его сердце переполняла злость на Реньяров, но он понимал, что сейчас бессилен перед ними. И еще он знал, что в одиночку с ними не сможет справиться.
Он прижал руку к груди и ощутил, что там, под плащом, лежит смятое объявление, обещавшее вознаграждение за поимку его дяди Марселя Бланше.
— Марсель Бланше, был бы ты сейчас со мной! Мы могли бы поквитаться с проклятыми Реньярами. А так… —
Филипп махнул рукой и пришпорил коня.Достаточно с него было чужих несчастий, чужих горестей. Своих тоже хватало, хоть отбавляй. Надо было закончить уборку урожая, перегнать овец на новое пастбище и подготовить дом к
Зиме. Ведь рассчитывать он мог только на себя.
Наконец, за гребнем холма показалась высокая черепичная крыша его дома. Лошадь побежала быстрее, да и сам Филипп хотел как можно скорее попасть домой, увидеть сестру, мать и рассказать о том, что видел в деревне.
Он остановился у самого крыльца, снял седло и завел лошадь в конюшню. А затем, по дороге плеснув себе в лицо воды, смыл пыль и шагнул в дом.
В полутемной кухне за столом что-то готовила Лилиан. Она тихо напевала протяжную песню. Ее лицо было сосредоточенным, а взгляд задумчивым.
Вслед за Филиппом в дом проскочили две большие собаки. Лилиан вскинула голову и тыльной стороной ладони, боясь испачкать лицо мукой, откинула волосы.
— А-ну пошли вон отсюда! — прикрикнула она на собак.
Те, послушно поджав хвосты, развернулись и выскочили на улицу.
Филипп улыбнулся.
— Ну, ты и строгая, Лилиан, — сказал он, подходя к сестре, — меня бы они ни за что не послушались.
— Да они уже третий раз заходят в дом, норовят что-то стащить прямо из-под руки.
Филипп устало опустился в кресло, где так любил сиживать его покойный отец.
Сестра взглянула на брата и улыбнулась.
— Чему ты так улыбаешься, Лилиан? Неужели я выгляжу смешно?
— Да нет, я просто удивляюсь, как быстро ты стал взрослым, даже мать, глядя на тебя, иногда вытирает слезы, так ты похож на отца.
Филипп Абинье подвинул к себе подставку для снятия сапог, вставил каблук в прорезо и стащил сапог.
— Ты чем-то расстроен, Филипп? — наконец-то заметила выражение глаз брата сестра.
— Да, Лилиан, нашим соседям не позавидуешь…
— Кому?
— Да Полю. Реньяры угнали весь его скот и забрали урожаи.
— И что же он теперь будет делать? — всплеснула испачканными мукой руками Лилиан.
Он собрал весь свой скарб и отправился восвояси.
— Да, ему не позавидуешь, ведь у них трое маленьких детей. Я помню, как тяжело было нам, когда Реньяры убили отца. Ведь ты тогда был еще совсем маленьким, Филипп.
— Я тоже помню тот день, — Филипп Абинье прикрыл глаза и вновь увидел перед собой туман, высокую траву, сжатое поле и силуэты всадников, которые, как призраки, возникли из белесого марева.
Он вспомнил крик девочки и его кулаки непроизвольно сжались.
— Как там мать? — закрыв лицо руками, спросил Филипп, не ожидая услышать что-нибудь хорошее.
— Она ничего не ест, — горестно сказала Лилиан, — и я не могу уговорить ее даже прикоснуться к еде. Может быть ты, Филипп, сможешь ее уговорить?
— Я попробую.
Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал и долго ждал ответа.
Наконец он услышал слабый голос:
— Филипп, входи.
Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же большой почерневший гердероб.
Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что мать все так же как и прежде не может поверить, что отца нет в живых.
Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток
И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.
— Это перчатки отца, — сказала Этель, садясь в кровати.
— Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же находится у нее в руках.
