Маргарет Митчелл - Унесенные ветром. Том 2
— Почему же?
— Ах, Ретт, я так волнуюсь! Я так боюсь за вас! Когда же они вас выпустят из этого ужасного места?
Он быстро накрыл ее руку своей ладонью и крепко прижал к своему плечу.
— Ваше волнение делает вам честь, а когда меня выпустят отсюда — неизвестно. По всей вероятности, когда до предела натянут веревку.
— Веревку?
— Да, я думаю, что выйду отсюда с веревкой на шее.
— Но не повесят же они вас?
— Повесят, если сумеют набрать побольше улик.
— Oх, Ретт! — воскликнула она, прижав руку к сердцу.
— Вам будет жаль меня? Если вы меня как следует пожалеете, я упомяну вас в своем завещании.
Темные глаза откровенно смеялись над ней; он сжал ей руку. В своем завещании! Она поспешно опустила глаза, боясь, как бы они не выдали ее, но, очевидно, сделала это недостаточно быстро, ибо в его взгляде вспыхнуло любопытство.
— По мнению янки, я должен оставить недурное завещание. Похоже, что мое финансовое положение вызывает сейчас немалый интерес. Каждый день меня требуют к себе все новые и новые люди и задают идиотские вопросы. Ходят слухи, что я завладел мифическим золотом Конфедерации.
— Ну, а на самом деле?
— Что за наводящие вопросы! Вы знаете не хуже меня, что Конфедерация печатала деньги, а не отливала их.
— А откуда у вас столько денег? Вы их нажили на спекуляциях? Тетя Питтипэт говорила…
— А вы меня, похоже, допрашиваете!
Черт бы его побрал! Конечно же, эти деньги — у него. Скарлетт пришла в такое возбуждение, что совсем забыла о необходимости быть с ним нежной.
— Ретт, я так расстроена тем, что вы под арестом. Неужели у вас нет ни малейшего шанса отсюда выбраться?
— «Nihil desрerаndum»[2] — мой девиз.
— Что это значит?
— Это значит «может быть», прелестная моя незнайка. Она похлопала своими длинными ресницами, посмотрела на него и опустила глаза.
— Но вы же такой ловкий — вы не допустите, чтобы вас повесили! Я уверена, вы что-нибудь придумаете, чтобы обойти их и выбраться отсюда! А когда вы выйдете…
— Когда я выйду?.. — тихо переспросил он, пригибаясь к ней.
— Тогда я… — И она изобразила на лице смятение и даже покраснела. Покраснеть было нетрудно, потому что у нее перехватывало дыхание и сердце колотилось как бешеное. — Ретт, я так жалею о том, что я.., что я наговорила вам тогда, в ту ночь, ну, вы помните.., у Раф-энд-Реди. Я была тогда.., ох, так напугана и так расстроена, а вы были такой.., такой… — Она опустила глаза и увидела, как его смуглая рука снова легла на ее руку. — И.., я считала, что никогда, никогда не прощу вас! Но когда вчера тетя Питти сказала мне, что вы.., что вас могут повесить.., все во мне вдруг перевернулось, и я.., я… — Она с мольбой заглянула ему в глаза, стараясь вложить в этот свой взгляд всю боль разбитого сердца. — Ох, Ретт, я умру, если они вас повесят! Я просто этого не вынесу! Понимаете, я… — И не в силах дольше выдержать его взгляда, который жег ее как огонь, она снова опустила глаза.
«Да я сейчас расплачусь, — подумала она в изумлении, чувствуя, как волнение захлестывает ее. — Дать волю слезам? Может, так оно будет естественнее». Он быстро произнес:
— О боже, Скарлетт, неужели вы.., неужели это правда, что вы… — И руки его сжали ее пальцы с такой силой, что ей стало больно.
Она крепко-крепко зажмурилась, надеясь выдавить из себя слезы, но при этом не забыв слегка приподнять лицо, чтобы ему удобнее было ее поцеловать. Вот сейчас, через мгновение его губы прижмутся к ее губам — эти твердые настойчивые губы. Ей вдруг так живо вспомнился их поцелуй, что она ощутила слабость в коленях. Но он не поцеловал ее. Она почему-то почувствовала разочарование и, чуть приоткрыв глаза, украдкой взглянула на него. Он склонился над ее руками — она видела лишь его черный затылок, — приподнял одну из них и поцеловал, потом взял другую и приложил к своей щеке. Скарлетт ждала грубости, насилия, и этот нежный, любящий жест изумил ее. Интересно, какое у него сейчас лицо, но она не могла удовлетворить свое любопытство, ибо голова у него была опущена.
Она быстро отвела взгляд, чтобы, подняв голову, он ничего не прочел в ее глазах. Она понимала, что сознание одержанной победы наверняка отражалось в них. Вот сейчас, он сделает ей предложение или по крайней мере скажет, что любит ее, и тогда… Она следила за ним сквозь завесу ресниц, а он перевернул ее руку ладонью вверх и опять хотел было поцеловать — и вдруг оторопел. Она посмотрела на свою ладонь и впервые за этот год увидела ее по-настоящему. Холодный ужас сжал ей сердце. Это была рука незнакомки, а не Скарлетт O’Хара — у той рука была мягкая, белая, с ямочками, изнеженная и безвольная. А эта была загрубелая, потемневшая от загара, испещренная веснушками. Сломанные ногти неровно обрезаны, на ладони — твердые мозоли, на большом пальце — полузаживший нарыв. Красный шрам от кипящего жира, который брызнул ей на руку месяц тому назад, выглядел страшно и уродливо. Она в ужасе смотрела на свою ладонь и инстинктивно сжала кулак.
А он все не поднимал головы. И она все не видела его лица. Он с силой разжал ее кулак и долго смотрел на ладонь, потом взял другую руку и, глядя на них, молча приподнял обе вместе.
— Посмотрите н» меня, — сказал он наконец очень тихо, поднимая голову. — И перестаньте строить из себя скромницу.
Нехотя она посмотрела на него — посмотрела с вызовом, в смятении. Черные брови ее поднялись, глаза сверкали.
— Значит, дела в Таре идут отлично, так? И вы столько денег получили за хлопок, что могли поехать сюда погостить? А что же случилось с вашими руками — землю пахали?
Она попыталась вырвать у него руки, но он держал их крепко — только провел большим пальцем по мозолям.
— Это не руки леди, — сказал он и бросил их ей на колени.
— Да перестаньте вы! — выкрикнула она, мгновенно почувствовав облегчение оттого, что можно больше не притворяться. — Никого не касается, что я делаю своими руками!
«Какая я идиотка, — кляла она себя, — надо было мне взять перчатки у тети Питти, а то и стащить, но я не отдавала себе отчета в том, что у меня такие руки. Конечно же, он это заметил. А теперь я еще и вышла из себя и наверняка все погубила. Ну почему это случилось как раз в тот момент, когда он уже готов был сделать мне предложение!» — Мне, конечно, нет дела до ваших рук, — холодно сказал Ретт и небрежно опустился на стул; лицо его было бесстрастно.
Н-да, теперь нелегко с ним будет справиться. Ну что ж, как ни противно, а надо прикинуться овечкой, чтобы выйти победительницей, несмотря на этот промах. Быть может, если удастся улестить его…
— Как грубо вы себя ведете — взяли и отшвырнули мои бедные ручки. И все лишь потому, что я на прошлой неделе поехала кататься без перчаток и испортила себе руки — Кататься — черта с два вы катались! — все так же холодно сказал он. — Вы работали этими руками — и работали тяжело, как ниггер. Вопрос в другом! Почему вы солгали мне про Тару и сказали, что дела у вас идут отлично?
