Женщины средиземноморского экспресса. Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони
– Нет, если я дала себе труд отправиться на ваши поиски и из газет узнала, кто вы такая, то, конечно, не для того, чтобы выдать вас полиции.
– Тогда почему?
– Чтобы вас убить!
Несмотря на самообладание, молодая женщина вздрогнула и посмотрела на маленькую импозантную полную даму, только что произнесшую эти ужасные слова, сохраняя при этом полное спокойствие.
– Меня... убить?
– По крайней мере, таким было мое первое намерение. В порту у меня есть небольшое быстроходное судно, а на острове Поркеролл, расположенном в каких-нибудь 50 морских милях от Марселя, владение, довольно пустынное, возвышающееся над скалами и морем. Я хотела увезти вас туда сегодня вечером. Это идеальное место, чтобы избавиться от кого-либо навсегда...
– Понимаю. Когда мы едем?
– Я сказала вам, что изменила свое намерение.
– Почему?
– Мне стало известно, что полиция не верит в вашу виновность. Должна признаться, я восхищаюсь вами. Вы только что услышали о том, что я хочу вашей смерти, и ответили лишь «когда мы отправимся?» Я знаю, что маньчжуры отважные и гордые воины. Они не страшатся опасности, но вы такая молодая и очень красивая, вы не боитесь умереть?
– Нет. Потеряв мужа, я потеряла все, и жизнь моя больше не имеет смысла.
– Однако, почувствовав близкий арест вы убежали?
Молодая женщина устало пожала плечами– До замужества я воспитывалась в Запретном городе нашей высокочтимой императрицы, великой Цы Си. Я предала ее из-за любви и собиралась вернуться к ней, чтобы заслужить прощение. Она всегда была добра ко мне, и я любила ее до того, как...
Вопреки своей силе воли, Орхидея не могла сдержать слезу, медленно покатившуюся по ее лицу.
– А месть? – сказала Агата Лекур.– Эта мысль не приходила вам в голову? Вашего мужа убили, а вы садитесь в поезд?
– Что еще я могла сделать? Меня могли заточить в тюрьму... судить... возможно, казнить.
– Во Франции с незапамятных времен больше не казнят женщин. Мы – цивилизованная страна...
– ...для которой я всего лишь дикарка? Для всех я идеальная преступница, кто меня послушал бы, кто помог?
– Мне кажется, у вас есть друзья?
– Немного. И остаются ли они у меня на этот час? Газеты не оставляют мне шанса. Вы говорите, что в этой стране женщин больше не отдают в руки палача. Тогда почему вы хотите меня убить?
– Чтобы отомстить за сына. Я была настоящей матерью Эдуарда Бланшара...
Внезапное молчание воцарилось в комнате. Орхидея оцепенела и не верила своим ушам. Она спрашивала себя, не сумасшедшая ли сидит перед ней. Однако дама не производила такого впечатления: она сидела, полная врожденного величия, которое еще в поезде поразило молодую женщину, спокойно смотрела, ожидая, может быть, взрыва негодования... или смеха. Но Орхидее было не до смеха. Она чувствовала невероятную усталость, отчаяние и была недалека от мысли, что ее дорогой супруг был единственным здравомыслящим человеком в этой стране, населенной безумцами.
– Я не понимаю, как это было возможно? – произнесла она почти машинально.
Эти несколько слов, казалось, вернули жизнь невозмутимому лицу генеральши.
– Как возможно? – тихо спросила она.
– Не знаю, но это очевидно. Мой муж много рассказывал мне о своей семье, об отце, о матери, конечно, и о брате, и я не...
– Вы их не знаете?
– Нет. Они никогда меня не принимали, и я их не видела. Мне немного знакомы их лица по портретам, которые Эдуард показывал мне. Они не написаны.
– Фотографии?
– Да. Я думаю, что он страдал от их отказа, потому что любил их, и я очень сожалела об их суровости. Не потому, что хотела встретиться с ними, а потому, что Эдуард очень страдал. Если то, что вы рассказываете, было правдой, он страдал бы меньше и рассказал бы мне о вас...
– Для этого не было причин. Он никогда не знал о моем существовании, хотя я была двоюродной сестрой его матери. Вскоре после его рождения между нами возникла ссора. Добавлю, что если бы сегодня он оказался на вашем месте, то реагировал бы точно, как вы. Он мне не поверил бы. Тем не менее, вы действительно моя невестка, и сейчас я жду рассказа о том, что произошло на самом деле на авеню Веласкес!
Ее тон, ставший снова повелительным, шокировал молодую женщину, уважение к свекрови было одним из самых непреложных законов воспитания девочек ее расы. Новобрачная, входя в дом супруга, была обязана забыть о собственных родителях, чтобы служить – и это не слишком сильно сказано – матери мужа еще более преданно, чем своей собственной. Цы Си сама, едва войдя наложницей во дворец императора Хьен Фонга, начала свое восхождение к трону с того, что постаралась стать необходимой той, которая произвела на свет ее хозяина, осыпая ее заботами и окружая вниманием. Орхидея с давних пор была готова вести себя таким образом. Это облегчалось еще и тем, что она никогда не знала своей матери. Выйдя замуж за Эдуарда Бланшара, Орхидея ничего большего не желала, как стать почтительной и покорной невесткой. Его семья ее не захотела, и это был факт. В настоящее время она не была расположена исполнять свой долг по отношению к этой незнакомке, претендовавшей на свои права на том основании, что она жила в Китае очень долго и была превосходно знакома с его законами. Поэтому Орхидея ограничилась несколькими вежливыми, но твердыми словами:
– Если я ваша невестка, то нужно объяснить мне, каким образом это получилось. Иначе я отказываюсь вам верить и...
– ...и вести себя по отношению ко мне согласно вашим традициям? Это вполне справедливо, и я вам все расскажу. В некотором смысле это облегчит мне душу. Я слишком долго хранила тайну и наконец поняла, что лишила себя большой радости... К несчастью, я никогда уже не смогу обнять сына.
Сдавленное рыдание на мгновение послышалось в голосе мадам Лекур и произвело на Орхидею большее впечатление, чем длинная речь. Оно выдало скрытое страдание, прорвавшееся наружу.
Встав с кресла, генеральша прошлась по комнате, подошла к окну и повернулась к молодой женщине:
– В давние времена мы были очень дружны с моей кузиной Аделаидой. Она была немного старше меня. Откровенно говоря, я относилась к ней скорее как к сестре, и мне казалось, что она отвечала мне такими же чувствами. Я долго думала именно так. Когда нам исполнилось, ей восемнадцать, а мне семнадцать лет, мы обе одновременно влюбились. Но, слава Богу, не
