Где властвует любовь - Куин Джулия

И тут он увидел Пенелопу. Она стояла в дверях, зажав рот ладонью; в ее расширившихся зрачках отражались обида, стыд и дюжина других эмоций, слишком неприятных, чтобы размышлять о них.

Это был один из самых ужасных моментов в его жизни. Собственно, Колин постарался забыть о нем. Вряд ли Пенелопа питала к нему теплые чувства – во всяком случае, не более чем многие другие женщины, – но он унизил ее. Выделить ее из всех остальных таким вот заявлением…

Это было непростительно.

Он, разумеется, извинился, и Пенелопа приняла его извинения, но Колин так и не простил себя.

И вот теперь он снова оскорбил ее. Не напрямую, разумеется, но ему следовало бы хорошенько подумать, прежде чем жаловаться ей на свою жизнь.

Проклятие, это звучит глупо даже с его личной точки зрения! На что ему жаловаться?

Не на что.

И все же Колин не мог отделаться от ощущения пустоты. Его грызла тоска по чему-то, чего он не понимал. Боже, он докатился до того, что завидует собственным братьям лишь потому, что они нашли свое призвание!

Похоже, единственный след, который он оставит в мире, это бесчисленные упоминания его персоны на страницах «Светских новостей».

Какая ирония!

Но ведь все относительно, не так ли? И в сравнении с Пенелопой ему не на что жаловаться.

А значит, ему следовало держать свои мысли при себе. Колину не хотелось думать, что у Пенелопы нет шансов устроить свое будущее, но, видимо, она права, называя себя старой девой. Кстати, довольно унизительное положение в британском обществе.

Собственно, если у кого и есть основания жаловаться, так это у Пенелопы.

Но она всегда стоически смирялась, со своей участью, хоть и была недовольна ею.

Хотя кто знает? Может, Пенелопа мечтает о другой жизни, которая не вписывается в рамки скромного существования вместе с матерью и сестрой в их доме на Маунт-стрит. Может, у нее есть тайные надежды и планы, которые она скрывает под маской достоинства и добродушия.

Может, в ней есть нечто большее, чем кажется.

Колин вздохнул. Пожалуй, он должен извиниться перед ней. Хотя в чем именно, он не представлял, да и не был уверен, что Пенелопа нуждается в его извинениях.

Но нужно же как-то исправлять ситуацию.

О черт! Придется, видимо, посетить музыкальный вечер у Смайт-Смитов, Это ежегодное событие служило дьявольским испытанием для каждого, кто обладал хоть каким-то слухом. Но как только возникала уверенность, что все девицы Смайт-Смит выросли и выпорхнули из родительского гнезда, на их месте появлялась очередная кузина, еще более бесталанная, чем предыдущие.

Но раз Пенелопа намерена появиться там этим вечером, значит… значит, и ему, Колину, придется направить туда свои стопы.

Глава 7

В среду на музыкальном вечере у Смайт-Смитов Колин Бриджертон собрал вокруг себя целый букет юных особ, причитавших над его раненой рукой.

Что касается происхождения раны, то мистер Бриджертон проявил удручающую скрытность в этом вопросе. Зато автор этих строк с уверенностью может сказать, что мистера Бриджертона утомили обрушившиеся на него знаки внимания. Как он признался своему брату Энтони, он сожалеет, что не оставил эту (непечатное слово) повязку дома.

Ну зачем, зачем она мучает себя?

Каждый год курьер приносил приглашение, и каждый год Пенелопа давала себе клятву, что больше никогда, Бог свидетель, она не появится на музыкальном вечере у Смайт-Смитов.

И тем не менее каждый год она сидела в музыкальной гостиной Смайт-Смитов, отчаянно стараясь не корчиться (хотя бы видимо), когда очередное поколение девиц Смайт-Смит калечило бедного Моцарта в его музыкальном воплощении.

Это было мучительно. Ужасно, невыносимо, чудовищно. Она не могла подобрать подходящего слова, чтобы выразить свои ощущения.

Положение усугублялось еще и тем, что Пенелопа всегда оказывалась в первых рядах, что было настоящей пыткой. И не только для ее ушей. Каждые несколько лет среди девиц Смайт-Смит появлялась одна, казалось, понимавшая, что участвует в действе, которое нельзя назвать иначе, чем преступлением по отношению к слушателям. И пока остальные девушки самозабвенно терзали свои скрипки и фортепьяно, эта бедняжка исполняла свой номер со страдальческим видом – столь знакомым Пенелопе.

Так выглядел бы человек, желающий оказаться где угодно, но только не там, где он находится в данный момент. И как бы он ни старался скрыть свои чувства, они проступали в уголках плотно сжатых губ и, конечно же, во взгляде, скользившем поверх чужих голов.

Видит Бог, лицо Пенелопы часто приобретало подобное выражение.

Возможно, по этой причине ей никогда не удавалось остаться дома, когда Смайт-Смиты устраивали свои вечера. Должен же кто-то ободряюще улыбаться и делать вид, что наслаждается музыкой.

К тому же это случалось не чаще чем раз в год.

И все же, сидя в гостиной Смайт-Смитов, трудно было избавиться от мысли, что здесь можно сделать целое состояние на незаметных ушных затычках.

Квартет девиц разминался, производя какофонию звуков из несогласованных аккордов и гамм, которая обещала стать только хуже, когда они начнут играть по-настоящему. Пенелопа расположилась в середине второго ряда, к величайшему неудовольствию ее сестры Фелисити.

– В заднем ряду два свободных места, – прошептала та ей в ухо.

– Слишком поздно, – отозвалась Пенелопа, откинувшись на мягкую спинку стула.

– Помоги мне, Боже, – простонала Фелисити.

Пенелопа взяла программку и начала листать.

– Если мы не займем эти места, их займет кто-нибудь другой, – сказала она.

– Именно этого я и хотела!

Пенелопа склонилась ближе, чтобы никто, кроме сестры, не мог слышать ее шепота:

– Мы хотя бы способны вежливо улыбаться. Вообрази, что будет, если здесь усядется кто-нибудь вроде Крессиды Тумбли и будет презрительно фыркать весь вечер.

Фелисити огляделась по сторонам.

– Крессиду Тумбли сюда калачом не заманишь.

Пенелопа предпочла пропустить эту реплику мимо ушей.

– Не дай Бог, если в первом ряду окажется публика, склонная к язвительным замечаниям. Эти бедняжки умрут от унижения.

– Им этого в любом случае не избежать, – проворчала Фелисити.

– Вот уж нет, – возразила Пенелопа. – Во всяком случае, не эта и не та. Или вон та, – добавила она, указав на двух девушек со скрипками и одну, расположившуюся за фортепьяно. Но вот эта, – она сделала едва заметный жест в сторону девушки с виолончелью, – уже чувствует себя несчастной. Самое меньшее, что мы можем сделать, – это не дать занять эти места любителям позлословить.

– Все равно леди Уистлдаун разделает их под орех в ближайшем выпуске своей газеты, – заметила Фелисити.

Пенелопа открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент на свободное место по другую сторону от нее опустилась Элоиза.

– Элоиза! – воскликнула Пенелопа с нескрываемым восторгом. – Мне казалось, что ты собиралась остаться дома.

Элоиза скорчила гримаску.

– Не знаю, как это объяснить, но я просто не могла пропустить сие событие. Это как дорожное происшествие. Не хочешь смотреть, но смотришь.

– Или слушаешь, – вставила Фелисити, – как в данном случае.

Пенелопа не смогла сдержать улыбку.

– Я не ослышалась, вы, кажется, говорили о леди Уистлдаун, когда я подошла? – поинтересовалась Элоиза.

– Я сказала Пенелопе, – Фелисити довольно неэлегантно перегнулась через сестру, чтобы видеть Элоизу, – что леди Уистлдаун не оставит от них и мокрого места в своей газете.

– Как сказать, – задумчиво отозвалась та. – Она не каждый год набрасывается на девиц Смайт-Смит. Не знаю почему.

– Я знаю, – фыркнул кто-то справа.

Элоиза, Пенелопа и Фелисити дружно повернулись на своих сиденьях и тут же отпрянули назад, оказавшись в опасной близости от трости леди Данбери.