Рождество в Центральном парке - Джоанна Шуп
Они обменялись быстрым взглядом, и Дюк попытался выбить дверь ещё раз, но тщетно. Дверь не поддалась.
О, боже! Что подумают Генри и другие лакеи, когда обнаружат их с Дюком утром? Как мистер Генри Уокер объяснит Хавермейеру, почему он в ливрее? Роуз согнулась пополам, не в силах сделать вдох.
– Так. – Дюк сжал её руку, помог сесть на пол и опустился рядом с ней. – Мы просто посидим вместе и подождём. Всё будет хорошо, обещаю.
Роуз расправила юбки и постаралась не зацикливаться на крошечных размерах кладовой.
– Тебе неуютно в замкнутых помещениях?
Бессмысленно увиливать от ответа. Он всё равно догадается.
– Да. – Как-то раз в детстве её в шутку заперла в шкафу другая девочка, и Роуз до сих пор ясно помнила то жуткое ощущение. Теперь она даже дверь спальни оставляла открытой на ночь.
– Ах. Это всё объясняет. В лифте тебе тоже некомфортно?
– Нет, он движется, а это не совсем то же самое. Кроме того, я никогда в нём не застревала.
– Логично. Чем я могу помочь?
– Кроме как вытащить нас отсюда или сотворить больше воздуха? Ничего.
– Роуз, кладовая не замурована. Вокруг двери есть щели. – Он указал длинным пальцем вниз. – Я вижу дыру возле пола, вероятно, где мышь...
Она резко втянула воздух сквозь зубы.
– Пожалуйста, воздержись от обсуждения снующих поблизости грызунов, пока мы не окажемся на свободе.
Он усмехнулся, задев её плечо своим.
– Кто бы мог подумать, что одарённая миссис Уокер окажется такой трусишкой.
Она с силой ткнула его локтем.
– Подшучивать надо мной – едва ли лучший способ меня успокоить.
Дюк поднял вверх свои большие ладони, те самые, которые всего несколько мгновений назад касались её в самых интимных местах. От воспоминания Роуз бросило в жар.
– Чем займёмся, чтобы скоротать время? – протянул он, будто почувствовав направление её мыслей.
– Не этим, – отрезала она. Им нужно подыскать успокаивающее занятие, а не взрывоопасное, поэтому Роуз задала первый вопрос, который пришел ей на ум: – Расскажи мне, откуда у тебя шрам над бровью.
– Этот? – Он провёл пальцем по неровной отметине и вздохнул. – История не особо захватывающая. В детстве я постоянно сбегал от наставников. Ненавидел сидеть дома и учить уроки. Однажды я улизнул из дома, чтобы поплавать, и попал в прилив. Ударился головой о камень и чуть не утонул. Рана долго кровоточила.
– Какой кошмар. Почему её не зашили?
С его губ сорвался безрадостный смешок.
– После этого инцидента отец запер меня в моей комнате на четыре дня. И не разрешил доктору меня осмотреть.
Запер в комнате?
– Боже мой. Сколько тебе было лет?
– Тринадцать. – Дюк повёл плечом. – Впоследствии меня отправили в школу-интернат. Отец больше года со мной не разговаривал.
Внутри Роуз всё сжалось от возмущения. Что за чудовища вырастили этого мужчину?
– А твоя мать?
– Она умерла в мой первый семестр в школе. Он не позволил мне приехать домой на её похороны. – Дюк поморщился. – Я никому этого не рассказывал. Прошу прощения...
– Твой отец – ужасный человек. Я совершенно точно не смогу больше смотреть на его портрет в редакции "Вестника" теми же глазами. Его следует снять и сжечь.
Его удивила её горячность. Дюк на мгновение замолчал и нахмурился.
– Мне грех жаловаться. У меня было больше преимуществ, чем у большинства.
"Но у тебя не было ни любви, ни поддержки". Неудивительно, что Дюк только и делал, что работал. Его приучили к этому с детства.
– Не все преимущества измеряются материальными вещами.
– Напоминает мудрость от моего любимого обозревателя.
– Так и есть. И, между прочим, если бы ты мне написал, я бы посоветовала тебе сбежать и податься в бродячий цирк.
Он рассмеялся, звук его низкого смеха целиком заполнил маленькую кладовую.
– В качестве кого? Тринадцатилетнего беглого художника?
– Некоторые успешные карьеры начинались с меньшего. – Между ними воцарилось дружеское молчание, которое нарушила Роуз, спросив: – Вот почему ты никогда не празднуешь Рождество?
– Полагаю, что да. – Он скрестил длинные ноги в лодыжках. – Естественно, я не помню, чтобы мы собирались у камина на Рождество, жарили каштаны и делали гирлянду из кукурузы. Отец всегда работал. Потом, когда умерла мать, на каникулах я оставался в школе с другими мальчиками, которые не хотели возвращаться домой. Мы играли в карты и пытались улизнуть в местные танцевальные залы.
– Без подарков? Колядок? И подогретого сидра? – Всё это, по её мнению, являлось непосредственными атрибутами Рождества вкупе с хорошими друзьями. Роуз никогда не была одинока в детстве.
– Да, да и ещё раз да. Я так понимаю, твоё Рождество разительно отличалось от моего?
– Не то слово. Мы ужинали с друзьями, пели песни, играли в шарады… Мы с мамой наслаждались каждой минутой нашего совместного времяпрепровождения. Даже сейчас она готовит мои любимые блюда и играет на пианино, пока мы все поём колядки.
– Кто все?
– Наши друзья больше напоминают огромную семью. – Персонал в двух домах, где её мать работала последние пятнадцать лет, поддерживал тесные дружественные отношения. – Мы никогда не скучали.
– Я так понимаю, твоего отца нет в живых.
– Да. Я ничего о нём не помню. – Мама никогда не рассказывала об отце. Роуз поднимала тему на протяжении многих лет, но у мамы всегда был один и тот же ответ: "Сосредоточься на том, что у тебя есть, а не на том, чего тебе не хватает”.
– Так ты веришь в омелу?
Она тут же повернулась к нему.
– Что неудача постигнет любого, кто откажется под ней от поцелуя?
Уголок его рта изогнулся в восхитительно игривой манере, отчего в животе затрепетали бабочки. Дюк сунул руку в карман и достал веточку омелы.
– Откуда ты её взял?
– Я стащил ветку из композиции на твоей каминной полке. Но не был уверен, что она мне понадобится.
– Как выяснилось, ты прекрасно справился сам.
Он поднял омелу над головой Роуз.
– Тем не менее, мужчине не помешает лишнее оружие, особенно когда женщина превращает его в отчаявшееся, пускающее слюни животное.
Она растаяла и провела ладонью по его заросшей щетиной челюсти.
– Тогда тебе лучше перейти к делу. Я не могу допустить, чтобы меня преследовала неудача.
Дюк
