Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста
Князя Куракина удивлял ничтожный ясак, который Чеботай Челищев собирал на Енисее. В прошлом году было прислано два сорока худых соболишек, в этом году собрали всего пятьдесят недособолей, добытых летом и не имевших полного волоса. Между тем лазутчики доносили, что тайга вдоль Енисея богата зверем. Тунгусы даже подбивают соболиными шкурками свои лыжи, дабы они не скользили при подъеме в гору. Как при таком изобилии можно было довольствоваться недособолями? Кецкий воевода отговаривался, что у него недостаточно казаков, чтобы навести страх на тунгусов. Однако Куракин думал, что дело не в нехватке служилых людей. Он подозревал, что воевода вошел в стачку с тунгусами, дабы обирать меха в свою пользу.
Князь направил извет в Москву. Неожиданно быстро пришел указ учинить строгий розыск об измене кецкого воеводы, а для розыска был прислан подьячий Маттин, утверждавший, что он сын дворянина Сукина. Марья вздрогнула, увидев его во дворе острога. Вспомнилась последняя встреча, когда подьячий шепнул бабушке о смерти Марины Мнишек. Подьячий поклонился ссыльной невесте и юркнул в съезжую избу. При князе Куракине он не посмел называть себя Сукиным сыном, да воевода бы и не позволил ничтожному приказному доискиваться родства со столь славным дворянским родом. Впрочем, подьячий хоть и держался униженно, но дал понять воеводе, что от него многое зависит. Шурша столбцами отписок, он с пристрастием вопрошал:
– Воевода Кецкого острога Чеботай Челищев бил челом князю Трубецкому и атаману Заруцкому на мангазейских казаков, что они построили зимовье в его землях и обирают ясак.
– Когда сие было? – удивился воевода. – Ивашка Заруцкий давно подох на коле, одни косточки остались от воровского атамана.
– Косточки косточками, а бумага бумагой. А против той бумаги мангазейцы прислали челобитную от остяков, чтобы давать им ясак в Мангазею. И на ту челобитную им был послан указ королевича Владислава Жигимонтовича, дабы воеводы в Мангазее и в Кецком остроге сами порешили, кому с каких земель обирать ясак.
– Они до сих пор спорят. Приезжают сборщики из Кецкого острога и собирают ясак. Потом приезжают из Мангазеи и тоже взыскивают неуклонно. И сие они в безделицу измыслили, потому как нахрапом много не возьмешь. Народ там кочевой. Уйдет от насильства, где его потом сыщешь?
– Воевода Кецкого острога отписал, что по указу королевича Владислава Жигимонтовича ясак велено собирать ему, а мангазейцам до тех земель дела нет.
– Челищев совсем оборзел! Шлет в казну недособолей и как будто не ведает, что ныне на престоле государь Михаил Федорович.
– Знать, воевода присягал королевичу, – ядовито заметил подьячий.
– Многие присягали, время такое было, – отвечал Куракин, недобро сверля глазами дерзкого приказного.
Князь заподозрил неладное. Отпустив подьячего, вызвал Несмеяна Чаплина. На сей раз его за бороду не таскали, напротив, воевода был милостив и в конце разговора отпер денежный сундук и зазвенел серебром. Иван Желябужский, ставший своим человеком у воеводы, частично был посвящен в замыслы князя. Поздно вечером Марья услышала, как дядя вошел в переднюю комнату и растолкал брата, спавшего на лавке:
– Алексашка, проснись! Есть разговор.
– Чаво тебе?
– Видел старого подьячего? Он ведь в Посольском приказе служит. Помнишь, покойный брат рассказывал, что он доносил на него, когда они с посольством ездили.
– Гнида!.. Они все затейные изветчики в Посольском, – зевнул Александр.
– Ты проснись и подумай дурьей башкой. Зачем сюда прислали посольского? До какой границы отселе доскачешь? Неужто в Посольском будут разбирать спор о том, кто два раза ясак обирает. Князь-воевода велел Чаплину дознаться, по какому делу посольский приехал. Несмеян сводил московского гостя в кабак.
– В кабак? – сразу оживился дядя Александр. – С Чаплиным пили? Однако Несмеяна никто не перепьет.
– Несмеян сам не пил, только подливал и слушал, как подьячий нес несообразно про Евтинию Салтычиху и про ту, чье имя не смею назвать. Говорил пьяным обычаем, будто вхож к ним и они ему якобы всякие тайные дела доверяют. А какие дела – того даже спьяну не открыл, как Несмеян ни старался ему наливать. Когда он упился вконец, Несмеян отнес его на двор, ну и обыскал его вещи. И нашел тайное, зашитое в платье.
– Что?
– Ядовитые коренья, истертые в порошок. Князь-воевода имеет подозрение, что замыслено отравить государыню. Токмо он, князь-воевода, не хочет быть в ответе, ежели с государыней худое случится.
– Отравить племянницу! – Было слышно, как дядя Александр вскочил с лавки. – Я сейчас ему башку сверну!
– Тихо, тихо! Без тебя, костолома, обойдутся! У князя-воеводы ума палата! Подьячий думает, что будет вести розыск из Тобольска. Ага! Князь-воевода надумал послать его в Кецкий острог дознаться, отчего убыток меховой казне? По всему выходит, что у Чеботая такие дела с тунгусишками, что с розыска о недособолях навряд ли кто-нибудь живым воротится. Случайно перевернется лодка на порогах, и поминай как звали! Князь-воевода говорит, что скоро учинится замирение с ляхами и приедет из польского плена митрополит Филарет, отец великого государя.
– Что с того? – недоуменно отозвался дядя Александр.
– Великой старице Марфе и ее сестрице не будет полной воли при государевом отце. Но то дело нескорое, а ты бы, Алексашка, по совету князя-воеводы взял бы государыню племянницу и мою жену и съездил бы от греха подальше в Верходемянскую волость навстречу кодской княгине Анне. Это в трех днях езды от Тобольского острога. Князь-воевода уже приказал приготовить для вас оленей и нарядил казаков для охраны. Найдешь там своего приятеля Петруху. Он ясак собирает.
– Петруха на ясак уехал? То-то я его уже неделю не видел. Свидимся, поохотимся! – обрадовался Александр.
– Пока ездите, князь-воевода подготовит московского гостя для похода. Возьмут его под белы рученьки и отправят потолковать с Чеботаем и его подручными тунгусишками.
Бабушка Федора поначалу и слышать не желала о том, чтобы отпустить внучку. И только когда Иван намекнул матери об опасности, нависшей над Марьей, бабушка уступила и даже начала торопить с поездкой. В день отъезда погода выдалась как на заказ. День был безветренным, плотный наст на Иртыше сиял под ярким солнцем, легкий морозец румянил щеки.
На льду реки стояли олени, пригнанные накануне. Марья подошла к одному из оленей, запряженному в нарты, погладила его по заиндевевшей морде, а он в ответ лизнул ее руку своим шершавым языком. Смешил дядя Александр, пытавшийся оседлать оленя. Рогатый зверь сгибался под тяжестью дяди и упрямо ложился на снег. Казаки втихую посмеивались над дворянином, потом один из них сжалился и крикнул дяде, что олень не лошадь – надо садиться не на слабую спину, а на крепкую шею. Дядя послушно пересел, и олень двинулся вперед. Но все равно дядя ехал верхом неуверенно, а когда забывал, что он не на коне и опускал ноги, то зарывался ими в снег.
