Дора Моссанен - Куртизанка

А сейчас он не сводил глаз с окна Франсуазы в надежде узнать, не поддастся ли Симона, в нарушение данного ему слова, на уговоры своей матери и не ступит ли на стезю, которой шли ее мать и бабушка. Он навел свой лорнет на фасад замка с тридцатью двумя окнами. Он рассматривал их чаще и дольше, чем признался бы в том самому себе, с лорнетом или без него; и с отдаленного края поместья, и с самого близкого расстояния, на которое он только осмеливался приблизиться, но между ним и замком всегда оставался двор с наядами, в котором шестьдесят девять статуй извергали воду из своих промежностей, посылая электрические импульсы по его жилам.

Он представлял Симону в оконном проеме, раскинувшую руки в стороны, приглашающую его окунуться в ее наготу, представлял ее округлости — болезненно сладостную греховную сущность, — самую выдающуюся куртизанку из всех куртизанок, а себя — неутомимым любовником, который имел над ней власть в постели.

Уловив какое-то движение в окне, он вытянул шею. Лорнет увеличил и приблизил сияющий ореол рыжих волос Симоны над оконным карнизом. Она находилась в будуаре Франсуазы. Она поддалась искушению. Она нарушила обещание. Сердце Сабо Нуара оборвалось, замерло, и он застыл словно громом пораженный. Но вот она снова мелькнула в окне, и он пришел в себя. Оттого, что она была там, он чувствовал себя разбитым и уничтоженным.

Глава тринадцатая

«Grace a Dieu»[23], — подумала мадам Габриэль, закрывая глаза. Ее голубые ресницы искрились на солнце. Облаченная в перчатку рука бережно поглаживала рубиновый гарнитур, расстаться с которым у нее не было сил. На эти рубины уже положила глаз Франсуаза — и они превратились в предмет ее вожделения. Мадам Габриэль удовлетворенно вздохнула — наконец-то она снова в привычных объятиях своих садов. Тем не менее ночь, проведенная во дворце, оказалась триумфальной.

Не кто иной, как сам президент пригласил ее развлечь шаха, и это несмотря на то что свои услуги готовы были предложить многие женщины помоложе. Ей удалось безраздельно завладеть душой правителя, превратив его за одну ночь в более решительного и крепкого мужчину. Она протянула руку к солнцу, любуясь браслетом, который отбрасывал причудливые блики на ее юбку. Этот подарок она не снимала и в президентском экипаже, пока тот с грохотом катился по улицам Парижа, чтобы доставить ее домой. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы приветствовать зевак и знакомых, но все-таки не настолько усталой, чтобы лишний раз не полюбоваться своими рубинами.

Мадам Габриэль хотела было погрузиться в свои торжествующие мечтания о том, какой счастливый поворот событий произошел в ее жизни, как призрак Оскара Уайльда нахально уселся ей на колени. Она испуганно вскрикнула при виде симпатичного писателя, который при жизни был беззаветно влюблен в ее грудь.

— Что с тобой произошло, Оскар? Ведь тебе всего сорок шесть, ты слишком молод, чтобы умереть.

Он бережно обхватил губами ее правый сосок, словно боялся причинить ей боль. Голос его эхом отразился от бархатной кожи ее упругой груди: «Не верь слухам, будто я умер от воспаления уха, моя дорогая Габриэль. Меня погубила другая напасть, страшнее которой ничего не было на свете».

Сердце ее исполнилось глубокой печали и тоски.

Оскар Уайльд был одним из немногих любовников, которые ей действительно нравились и чье общество было ей по-настоящему приятно. Их связь началась до того, как он встретил Бози, до того, как состоялся суд над ним, — в то время, когда он боролся со своими противоречивыми желаниями. Когда он оставил ее, чтобы предаться подлинным, внутренним сексуальным наклонностям, ей стало не хватать его романтичности и остроумия. А сейчас он забрался в ложбинку, намереваясь вкусить ее грудей и стискивая их так, словно он был все еще жив и хотел потренировать свои бицепсы.

Этого ему показалось недостаточно, он принялся уговаривать ее поскорее взять в руки дневник, и она, не найдя в себе сил сопротивляться, приступила к работе.

— Да, Оскар, мне тоже кажется, что прошлое не должно умирать. Оно должно жить. В жизни Симону может подстерегать множество неожиданностей, поэтому она должна быть готова встретить их.

Из складок платья до нее донесся тяжелый вздох Оскара Уайльда — те, кто родился с серебряной ложкой во рту, сохраняют наивность до конца дней своих.

— Мне невыносимо больно и грустно разрушать невинность и идеализм Симоны, — задумчиво промолвила мадам Габриэль, — но другого выхода нет.

У них было так много общего, у молодой Эстер Абрамович и Симоны д'Оноре. Симона обладала дикой, почти безжалостной красотой и озорным и дерзким складом ума, но в душе была бунтаркой. Она культивировала идеалистические устремления, и никому не удавалось заставить ее выбросить их из головы. Девушка воображала себя амазонкой-наездницей, хиромантом и традиционалисткой, которую интересовало лишь умение поддерживать разговор и больше ничего.

Взмахом руки мадам Габриэль выгнала Оскара из ложбинки между своих грудей, и он укрылся в ее роскошных волосах.

— Да, cher Оскар, Симона действительно стала моим raison d'etre[24]. А теперь оставь меня в покое.

Она раскрыла дневник из веленевой бумаги в парчовом переплете, украшенном серебряными застежками с эмалевыми буквами. Под мягкий скрип ее золотого пера Оскар Уайльд заснул.

1865 год

Меня зовут Эстер Абрамович. В Париже я известна как мадам Габриэль д'Оноре.

Сегодня, через день после твоего шестнадцатилетия, chere Симона, я отправлюсь в путешествие по волнам памяти, чтобы записать свою историю, засвидетельствовать прошлое, забыть которое я пыталась на протяжении тридцати пяти лет. Но мне этого не удалось.

Теперь ты уже готова стать полноправным членом семейства д'Оноре, носить мантию и сохранить наш статус и наследство.

Я представляю себе, что женщины клана д'Оноре войдут в историю как Три грации, три самые роскошные и знаменитые дамы в высшем свете Европы, любви и внимания которых домогались самые известные и богатые мужчины. С течением времени тебе придется решать самой, стоит ли открыть свое еврейское происхождение или пусть оно и дальше дремлет под сверкающим фасадом твоего блестящего настоящего. Для того чтобы принять мудрое решение, тебе понадобятся факты не только из твоего настоящего, но и из прошлого.

Следуй же за мной к дому номер 13 по рю де Руазье, улице Роз, в квартале Маре, к этому обветшалому особняку семнадцатого века, который превратил в синагогу Papa, твой прадедушка, раввин Абрамович, самовольно возведший себя в духовный сан и без сторонней помощи осиливший грамоту.