Барбара Картленд - Ола и морской волк
Они возвышались так высоко, что казались горами, вздымавшимися с маленького песчаного пляжа, и Ола, наблюдавшая за каждым движением яхты, воскликнула от восторга, когда якорь ушел в глубину.
— Какое идеальное место! — сказала она маркизу. — Я хотела бы поплавать в этой прозрачной воде.
— Боюсь, что она покажется вам очень холодной, — сказал он, — да и море может быть очень коварным в это время года.
— Всегда находится какая-то причина, которая не дает мне делать то, чего я хочу, — надулась Ола, и он рассмеялся.
— Я и не подумаю сжалиться над вами, — сказал он. — Вы и так слишком часто поступаете по своей воле.
Она взглянула на него с лукавым озорством, в вызывающе соблазнительной манере, к которой он уже привык, но все еще находил ее то раздражающей, то интригующей.
Моряки уже спустили лодку на воду, и пока Ола и маркиз спускались в нее по канатной лестнице, матросы вытаскивали из трюма пустые бочки для воды.
— Я хочу увидеть источник, — сказала Ола, когда лодка подплывала к берегу.
Они сначала пошли к источнику, вид которого сначала разочаровал их.
Из темной скалы вытекал тонкий ручеек, но когда они попробовали воду, маркиз понял, что капитан был прав, говоря, что она чистая и прозрачная.
— Если бы мы были предприимчивыми, — сказала Ола, — мы могли бы организовать здесь водолечебницу и продавать воду людям, страдающим недугами, большинство из которых, по-моему, все-таки мнимые.
— Испанцы бы наверняка нас не поддержали, — ответил с улыбкой маркиз.
Они пошли дальше источника по мягкому золотистому песку. Ола подняла голову к возвышающимся над ними обрывам и сказала:
— Оттуда сверху, наверное, открывается прекрасный вид, не только на море, но и на пейзаж за этими скалами. Я всегда хотела увидеть Испанию.
— Уж не предлагаете ли вы забраться туда? — спросил маркиз.
— Почему бы и нет? — возразила Ола. — Для нас это было бы хорошей разминкой после долгого пребывания на яхте.
— Да, я тоже скучаю по моим верховым прогулкам, — согласился маркиз, — но думаю, что взбираться туда вам будет трудновато.
Ола не отвечала. Она глядела на узкую тропинку, поднимавшуюся по крутому склону над обрывом, которую, как она предполагала, вытоптали горные козы.
Затем, улыбаясь, она воскликнула:
— Это вызов с вашей стороны! А я всегда принимаю вызов, поэтому готова соревноваться с вами в подъеме наверх!
— Глупости! — ответил маркиз. — Вы не сможете. Если хотите, посидите на песке, пока я взберусь невысоко, и затем расскажу вам, что оттуда видно.
— Я даже отвечу вам на ваше предложение, — сказала Ола, — потому что это прозвучало бы слишком грубо, мне самой хочется взобраться на утес. Я в удобных туфлях, а вот вам будет труднее в ваших гессенских8 ботфортах.
— Они будут моим гандикапом9 в нашем соревновании, — ответил маркиз, — но вы можете не беспокоиться: у меня крепкие ноги, и если вы упадете в обморок на утесе, я смогу спустить вас вниз.
— Вы оскорбляете меня! — вскричала Ола.
Она опустила свой зонтик от солнца и глядела на утес в поисках лучшего места для начала восхождения.
На яхте Ола не надевала свою единственную шляпку, в которой путешествовала, и когда сидела на палубе, то закрывала волосы шифоновым шарфом либо, в очень солнечный день, раскрывала маленький зонтик.
Однако ей и не стоило слишком беспокоиться о своей коже, поскольку, как маркиз уже заметил, цвет и качество ее кожи напоминали лепестки белой магнолии, что характерно для некоторых рыжеволосых женщин, хотя и встречается очень редко.
Кожа Олы не темнела на солнце, и хотя Ола выходила на палубу в ветер, дождь и в солнечную погоду, ее лицо сохраняло ослепительную белизну, которая так контрастировала с огненным цветом ее волос.
Маркиз теперь хорошо понимал, почему женщины не только завидовали ей, но и относились с неприязнью: где бы Ола ни появлялась, она не могла не привлекать внимание любого мужчины.
Ее внешность можно было назвать слишком театральной, но это лишь при поверхностном взгляде, на самом же деле она выглядела гораздо утонченнее.
У нее, думал маркиз, тот же цвет лица и волос, такая же почти божественная красота, которую он видел на одной картине, название которой забыл.
Он вдруг вспомнил, где раньше видел такой цвет волос, — на картине, висевшей у него самого.
Это был портрет маркизы Бригиды Спинолы-Дориа кисти Рубенса. Он считал его прекрасным, а излучающие свет рыжие локоны наверняка были, по его мнению, мягкими, шелковистыми и упругими на ощупь.
Он был уверен, что и волосы Олы были точь-в-точь такими же, Маркиз сурово одернул себя: он никогда не восхищался женщинами, которые не были белокурыми и голубоглазыми, как Сара.
Странно, но когда он теперь думал о Саре, то не ощущал больше пронзительной боли в сердце, а глаза не застилал, как раньше, красный туман, и руки не сжимались в кулаки, готовые замахнуться на кого-либо.
Сара, как и Англия, осталась далеко позади, и когда Ола так интересно беседовала с ним на его любимые темы и увлеченно слушала его самого, искренне восторгаясь его речами, то Сара уже мало для него значила.
Мысль о ней не причиняла ему боль, из-за нее он больше не чувствовал себя глупцом, которого предали.
Он по-прежнему твердо уверял себя, что все еще с недоверием и неприязнью относится ко всем женщинам, они никогда не поставят его в смешное положение.
Но когда так сияло солнце, когда яхтой, которую он смастерил собственноручно, можно было с такой легкостью управлять, то уже не имело смысла терзаться тем, с чем было покончено.
Маркиза теперь развлекало настойчивое желание Олы взобраться на утес, он же был совершенно уверен, что ей эта окажется не под силу.
Они оба начали карабкаться, держась на расстоянии нескольких футов друг от друга, вверх по каменистой узкой извилистой тропке, ведущей их все выше и выше.
Маркиз был в отличной форме, и не только потому, что, в Лондоне и в своем загородном поместье, он каждое утро прогуливался верхом на одной из своих горячих лошадей.
Он не особенно афишировал, что был опытным боксером, соревновался в гимнастическом зале, где занимались многие из его друзей.
Он был также фехтовальщиком и преуспел в этом виде спортивного мастерства, хотя дуэли на пистолетах были гораздо более модными.
Маркиз очень гордился, что был сильным и всегда в форме, не желая стать обрюзгшим из-за беспорядочной жизни и пьянства, подобно многим светским денди при прежнем монархе.
Новый король ликвидировал пышные трапезы, столь любимые Георгом IV.
Он сэкономил четырнадцать тысяч фунтов в год лишь на том, что расстался с германским оркестром своего брата, заменив его британским, правда, не так удачно, но это был патриотический жест.
