Елена Арсеньева - Обручение на чертовом мосту
– Ни таски, ни ласки? – вдруг оживленно подал голос Адольф Иваныч, который доселе помалкивал, однако внимательно, с удовольствием прислушивался к разговору. – Это ты напрасно такое говоришь, Степанида! Отец шкуру не спустил – так я спущу. У меня на это все права, и долг мой к тому ж зовет.
– Шкуру? С меня? – вдруг огрызнулся Игнатий, и прежние краски жизни заиграли было в его лице да тут же и угасли при мертвенно-спокойном голосе матери:
– А что ж, поучи его, Адольф Иваныч. Может, поумнеет наконец.
И Степанида удалилась так же медленно и величаво, как появилась, не бросив ни взгляда, ни слова на прощанье сыну.
– Только тронь меня! Только посмей! – крикнул Игнатий, заслоняясь руками и отшатываясь от насмешливого взгляда Адольфа Иваныча. – Это все вранье! Я не верю ни единому слову! Вы все тут преступники, обманщики! Я знаю, что вольная есть, только вы ее где-то запрятали. Я свободен, свободен, я знаю…
– То-то и оно, что ты знаешь: нету никакой вольной! – скучным голосом прервал Адольф Иваныч. – Ты это сразу почуял своим рабским сердчишком, не то разве позволил бы Нептуну задницу твою рвать? Разве позволил бы женщине… женщине за тебя вступиться? Я, признаться, опасался: а что, если старый граф все ж эту бумагу написал да и послал тебе в город? Уж больно ты храбрился поначалу. Я тебя решил испытать – и испытал. Теперь вижу: не отпустил он тебя! Раб ты. Холоп. Крепостной, кабальный, из людей господина Берсенева. И жена твоя – по холопу раба.
Ирена изумилась проницательности управляющего. Да, если бы Игнатий в действительности был тем, за кого он себя выдавал, если бы ощущал себя свободным, независимым человеком, сыном графа Лаврентьева, пусть и незаконным, он не сдался бы так быстро, не лопнул бы, как мыльный пузырь. Последние же слова Адольфа Иваныча показались ей совершенно бессмысленными. Что же, он полагает, жена Игнатия тоже из чьих-то крепостных? Нелепица какая! Да у нее самой в приданом не меньше тысячи душ. Единственное, о чем сейчас надо думать, как держать себя отныне с Игнатием.
Какая ложь! Какая жестокая, чудовищная ложь! «Под маской все чины равны, у маски нет души, ни званья нет – есть тело. И если маскою черты утаены, то маску с чувств снимают смело» – так, что ли?! Помнится, Игнатий восхищался этими словами из лермонтовского «Маскарада», только недавно опубликованного и бывшего самым модным произведением. Что же, он думал, его маску никто никогда не сорвет, она так при нем и останется? Глупо, наивно, жестоко!
К горлу подкатывал комок, слепленный поровну из злости и жалости. Задыхаясь, Ирена оглянулась на Игнатия – и тут же отвела глаза, пораженная выражением безмерного стыда, исказившего его лицо.
– Не слушай его! – вскричал Игнатий. – Этого не может быть! Бумага есть, непременно есть, я знаю, где отец хранил потайные документы, я найду их!
И, по-детски, нелепо замахав руками на Адольфа Иваныча, он взлетел по ступеням высокого крыльца и скрылся в доме.
– Ну беги, поищи, – ухмыльнулся управляющий. – Может быть, и найдешь вчерашний день. А мы пока… – И он медленно, оценивающе поглядел на Ирену.
Она вскинула подбородок и не отвела взгляд, хотя сердце забилось, затрепетало от необъяснимого ужаса. Можно было сколько угодно убеждать себя, что Адольф Иваныч ничего с ней не сделает, не посмеет сделать, однако стоило ей только посмотреть на эти отвислые губы, столь пухлые и толстые, что рот в углах никогда не был плотно прикрыт и там поблескивала белесая высохшая слюна, как Ирену начинало мутить от страха и отвращения.
– А мы пока побеседуем с хорошенькой актрисочкой, – сладко щурясь, промурлыкал Адольф Иваныч, тяжело опираясь короткопалыми руками в подлокотники и начиная приподниматься.
Ирена отпрянула, готовая бежать куда ноги поведут, как вдруг кто-то тяжело затопал за ее спиною и завопил благим матом:
– Адольф Иваныч! Забыли!
К крыльцу вперевалку подбежал Булыга и стал, едва переводя дух. Кажется, в жизни Ирена еще никому так не радовалась, как этому коротконогому, горбатому уродцу!
– Что еще? – недовольно, отрывисто спросил Адольф Иваныч.
– Свадьба… свадьба-то нынче на деревне, у Тихона Однодворцева. Забыли.
– Ох! – воскликнул Адольф Иваныч, хлопнув себя по жирным ляжкам. – Парася! Чернявенькая красоточка! Ну, Тихону не поздоровится, если я не успею прежде него… – Он хмыкнул утробно, а Булыга зачастил:
– Успеете, Адольф Иваныч, успеете в самый раз к постели. Однако мешкать не след!
– Не след, – согласился управляющий и выбрался наконец из кресла. – Вам придется подождать до завтра, моя прелесть, – улыбнулся он Ирене. – Вы уже распустившийся розанчик, а Парася с ее чудными, тугими, румяными щечками – еще нетронутый бутончик. Поэтому нынче я поспешу к ней, а вы от ожидания сделаетесь еще краше!
И он заспешил вниз по зеленому шелковому холму. Ирена глядела ему вслед, чуть дух переводя от омерзения. Она успела увидеть, что стремешки на его брюках оборваны, так что те свисают нелепыми мешками, и это зрелище почему-то доставило ей злорадное удовольствие.
Точно почуяв ее взгляд, Адольф Иваныч обернулся, сделал, паясничая, ручкой и тут же прикрикнул:
– Емеля! Смотри за ней! Удерет – ты ответишь.
– Шкуру с живого спущу и на барабан натяну, – присовокупил Булыга, шаг в шаг спешивший за управляющим. – Ты меня знаешь!
– Знаю, – с тихой ненавистью отозвался кто-то рядом, и Ирена, поведя глазами, с изумлением увидела близ себя Емелю-Софокла, который так и стоял, привалясь к боку перегородившего аллейку неказистого своего экипажа, и угрюмо наблюдал за происходящим.
При виде его Ирена вдруг почувствовала некоторое облегчение, словно в тяжелую минуту встретила родного человека – пусть и дальняя родня, а все же не чужой.
– Куда это они побежали? – со слабой улыбкой спросила она. – На какую свадьбу?
– Слышала небось, – буркнул Емеля. – Парасечка, румяненькая, Тишки Однодворцева невеста. Ну, у Адольфа первейшая забава – девок распочинать.
– Распо… что? – слабо улыбнулась Ирена, и Емеля злобно зыркнул на нее своими каштановыми глазами:
– Что, что! Дура вовсе, что ли? Не знаешь, что мужик с девкою делает, когда спать с ней ложится? Стелют постель молодым, да только вместо жениха на невесту первым Адольф залазит. Вот и все, и нечего тут чтокать!
Ни грубость его, ни откровенность выражений не возмутили и не оскорбили Ирену так, как роль Адольфа Иваныча. Так вот куда он помчался со всех ног!
– Гадость! Мерзость! – яростно выдохнула она. – Но как, как же это терпят, я просто не понимаю? Нельзя, нельзя же! Жених, его отец и отец невесты должны…
– Вестимо, должны, – со своей обычной туповатой покладистостью, вновь вернувшейся к нему, кивнул Емеля. – Помнится, не так давно Федюня Суворов с кулаками на немчина поднялся. Ну, Адольф с Булыгою сперва отвозили его плетью почем зря, а потом обмотали вокруг шеи собачью цепь да и посадили под воротами избы, где Адольф всю ночь с невестой забавлялся. Потом она ему, дело ясное, без надобности, однако на семью тягла нового не взвалят, оброка не увеличат. Немец наш лютует только с ослушниками, а с теми, кто не перечит, иной раз даже добр. Хозяйствует он разумно, его и старый граф ценил весьма, да и новый, по слухам…
