Никола Корник - Невинная любовница
— Дочка Дэви, — сказал он, склонив голову. — Так-так… Библию, значит, читаешь?
Меня так и подмывало сказать, что этому дому недостает помощи высших сил, но не хотелось подливать масла в огонь.
— Я смотрела нашу родословную, сэр, — сказала я.
Он прищурился.
— Правда? - сказал он. — Бэлфуры — славный род, а чем все кончилось? Двумя жалкими девчонками!
Я прикусила губу, чтобы не вырвалось то, что я думаю о нем за такие слова.
— И одной-то девчонки хватает, — задумчиво продолжал он. — Сам не знаю, зачем еще и тебя взял, дочка Дэви.
Я тоже часто раздумывала, почему дядя согласился взять меня к себе. Ведь он откровенно недолюбливал меня, к тому же ему едва ли хватало денег, чтобы прокормить лишний рот.
— Это кровь, — сказал он с горечью. — От родства никуда не денешься. — Он посмотрел прямо на меня. — Глен-Клэр должен был быть твоим, дитя Дэви, — сказал он. — Но ты всего лишь девчонка. Я с гораздо большей пользой сам распоряжусь им.
Я понятия не имела, о чем он говорит, хотя и сомневалась в том, что он управляет поместьем наилучшим образом. Тем временем дядя подошел ко мне, и мне захотелось отойти подальше — такую неприкрытую враждебность он излучал. Я попробовала ускользнуть от него, но он так крепко схватил меня за руку, что я выронила метелку, и она со стуком упала на каменный пол. Я чувствовала бушующую в нем злобу и жестокость, и еще что-то странное, похожее на внутреннюю борьбу.
— Лучше бы ты умерла, дитя Дэви, — выдавил он, — чем стала бы зависеть от меня.
— Я не жалуюсь, сэр, — прошептала я, чувствуя, как глухо бьется сердце у меня в груди. — Я благодарна за то, что у меня есть крыша над головой.
Эти слова были подсказаны страхом, ведь дядя был намного крупнее и сильнее меня, и мне нужно было вырваться из его рук, прежде чем предпринимать что-либо еще. Мгновение я еще стояла, скованная его хваткой, но затем она ослабела. Он отпустил меня, и я почувствовала такое облегчение, что чуть не упала, потому что ноги у меня дрожали. Даже не глядя на плечо, я понимала: там остались синяки.
— Язык у тебя подвешен неплохо, надо отдать тебе должное, — сказал он. — Но смотришь ты дерзко. Ты не похожа на Эллен — та не способна на борьбу. — Он нахмурился. — Хотя я и тебя обломаю, вот увидишь.
Бедная Эллен. У нее не было даже возможности укрепить свой дух, ведь она выросла в доме, где дядя Эбенезер ограничивал ее свободу с самых ранних лет. Если честно, я удивлялась, как она до сих пор не сошла с ума. Тетя Маделин уж точно лишилась рассудка, вспомнить только ее фарфоровых куколок и спальню, превращенную в музей ее утраченной красоты.
— У вас было достаточно времени, чтобы вылепить из Эллен то, что вы хотели. — Освободившись и стоя рядом с дверью, я почувствовала себя свободнее и перестала сдерживаться. — Но я здесь всего лишь месяц, и меня не так-то просто сломить.
Он попытался схватить меня, его лицо исказилось в приливе ненависти, но я увернулась и кинулась по коридору, слыша за спиной его гневные крики. Я прибежала на кухню, полагая, что на случай самого худшего я всегда могу выхватить из ящика старый заржавленный нож. Я захлопнула за собой дверь и, дрожа и задыхаясь, встала спиной к буфету.
Миссис Грант оторвалась от чистки овощей и покачала головой.
— Вступать с ним в пререкания — чистое безумие, — сказала она, снова опуская голову и отводя глаза.
Но дядя Эбенезер не преследовал меня, и спустя несколько минут мое дыхание почти восстановилось. Я услышала, как хлопнула дверь черного хода, и увидела в окно, как он, спотыкаясь, идет по тропинке к конюшне — наверняка пошел срывать свой гнев на бедном негоднике конюхе. Я поставила на плиту чайник — захотелось выпить чаю и успокоиться — и дала себе зарок в следующий раз, если буду прибираться в библиотеке, взять с собой кочергу. Той ночью я даже спала с ножом под подушкой, но я больше не задумывалась о семейной истории или старинном роде Бэлфуров. Стычка с дядей Эбенезером заставила меня забыть обо всем. Мне следовало кое в чем его заподозрить. Мне следовало соблюдать осторожность. Но я проявила легкомыслие.
Утром я проснулась оттого, что Эллен сидела на моей кровати и трясла меня за плечо. Я была настолько поражена таким пробуждением, что чуть не ранила ее ножом.
— Боже мой, это еще зачем? — спросила она, глядя на грязный кухонный нож, торчавший из-под одеяла.
— От мышей, — ответила я.
Сначала она удивилась, потом испугалась. Меня всегда смешило, что девушка, выросшая в самом сердце гор, боялась маленьких млекопитающих и насекомых, но Эллен внушили, что только так должны вести себя настоящие леди.
— Не волнуйся, — сказала я, пряча нож. — Так зачем ты меня разбудила?
— Ах да! — Ее лицо осветилось такой светлой улыбкой, словно солнце вышло из-за туч. — Замечательная новость! Мы едем в Гэрлох на целый день! У папы там какие-то дела — он встречается с капитаном торгового корабля… — Она вдруг нахмурилась. — Странно, впервые слышу, чтобы он вел с кем-то дела. В общем, он сказал, что мы с тобой можем поехать с ним, и походить по магазинам, и даже, может быть, купить себе новые перчатки, платки или кружева…
Она до того оживилась, что не умолкала ни на минуту, пока я одевалась.
— Я три года никуда не выезжала из Глен-Клэр, — повторяла она так, будто сама себе не верила.
От волнения ей кусок в горло не лез, за завтраком она сидела за столом и смотрела в тарелку как завороженная. В конце концов я съела и ее, и свою порции каши и, кроме того, еще немного меда и овсяных лепешек. Как я уже говорила, мало что может лишить меня аппетита — ни плохие, ни хорошие новости, и, несмотря на великодушное предложение дяди Эбенезера, я не рассчитывала, что он угостит нас обедом, не говоря уже о новой паре перчаток.
Я почти покончила со своим завтраком, когда в кухню вошел дядя Эбенезер. Он сгреб остатки овсяных лепешек с тарелки и грубо запихал их себе в рот. С набитым ртом он крикнул:
— Поторопись, девчонка! Я уже полчаса жду!
Эллен вскочила так порывисто, что чуть не перевернула стол. На меня дядя даже не взглянул, и я решила, что Эллен неправильно истолковала слова отца и меня никуда не приглашали. Но когда она потащила меня в конюшню — я на ходу дожевывала завтрак и одновременно пыталась надеть пальто, увидела, что в двуколку положили две подушки. Значит, я еду! Я очень обрадовалась, ведь я целый месяц не видела моря. Как хорошо будет оказаться там снова.
Правил дядя Эбенезер. Он делал это, как все, за что брался, — бездумно, рискованно и абсолютно не заботясь ни об Эллен, ни обо мне. Мы сидели, вцепившись в борта, когда двуколка прогрохотала через мост и съехала на дорогу к Гэрлоху, которая была едва ли менее ухабистой, чем дорога к Глен-Клэр.
