Симона Вилар - Обрученная с Розой
Эдуарду конец. Англия не потерпит королем человека, которого презирают. Достаточно вспомнить судьбу последнего Плантагенета Ричарда или горький удел Эдуарда II[23]. Когда же неугодного монарха обесславят и лишат трона, сам Уорвик приложит все усилия, чтобы корона досталась его дочери Анне. А с ней и Ричарду. Приручить же этого медведя следовало. Конечно, какое-то время он будет рвать и метать, но потом поневоле смирится.
Теперь – дурнушка Анна… Жаль, конечно, что она не так хороша, как ее сестра Изабелла, однако то, что она носит имя Невилей и сердце графа Уорвика принадлежит ей, возместит недостающее.
Ричард отправился в свои покои. Здесь все было устроено на широкую ногу, как он и любил: стены затянуты расшитым золотыми цветами бархатом, пол устлан пушистыми коврами, а великолепная мебель черного дерева с тонкой резьбой украшена инкрустациями из перламутра и слоновой кости.
В первый миг казалось, что покои пусты, но вот одна из ковровых портьер приподнялась и низкий, хриплый голос осведомился:
– Что-нибудь угодно, милорд?
Перед Глостером стоял крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти с обветренным грубым лицом и подрезанной аккуратным квадратом бородой. Это был Джон Дайтон, поверенный и правая рука Ричарда Глостера. Он повсюду сопровождал своего господина, однако редко где показывался, и о нем почти ничего не знали. Тем не менее этот плебейского вида человек за какие-то особые заслуги был в особой милости у брата короля, и тот даже добился для своего верного слуги рыцарского пояса, а также выгодно женил на наследнице Тонвилей.
Сейчас Дайтон стоял перед герцогом, заложив большие пальцы рук за пояс. В его повадке не было и тени угодливости, однако Ричард знал, что никто не предан ему так безоглядно, как этот возвысившийся до рыцаря простолюдин.
– Пока ничего не нужно, Джон, – сказал Ричард. – Однако уже совсем скоро мне не обойтись без тебя.
Господин и слуга обменялись понимающими улыбками. Глостер, не таясь, спрятал письмо в потайное хранилище, а затем распорядился:
– А сейчас принеси бумаги.
У Ричарда вошло в привычку не ложиться спать, пока дела не приведены в порядок. И ему еще предстояло просмотреть последнюю корреспонденцию, которую ему поставляли осведомители, разбросанные по всей Англии.
Едва ли не половину кабинета герцога занимал стол красного дерева, на который Дайтон вывалил целую кипу бумаг, пергаментных свитков и табличек. В нем еще жил крестьянин, и бумаги, заключавшие в себе судьбы целого королевства, вызывали у сэра Джона священный трепет, он с почтением наблюдал, как легко управлялся с ними его молодой господин.
Сейчас, склонившись над очередным пергаментом, Глостер был действительно хорош. Лицо его дышало умом и азартом. Он вчитывался в бумаги, сравнивал, сопоставлял, что-то отмечая на полях, либо, склонившись над столом, стремительно писал. В тишине слышались лишь скрип пера да потрескивание дров в камине. Джон Дайтон бесшумно двигался по комнате, то подкладывая поленья в камин, то снимая нагар со свечей. Глостер ничего не замечал. Он работал с донесениями. Изучив одни, откладывал их в сторону, другие, пробежав глазами, небрежно отправлял в огонь.
Из тьмы раздался одинокий удар колокола. Ричард поднял глаза от бумаг и вздохнул.
– Завтра разбудишь меня рано, – буркнул он, не глядя на Дайтона.
Затем поднялся и, приволакивая ногу, направился в опочивальню.
4
Сватовство
Как было велено, Джон Дайтон разбудил герцога чуть свет. Его светлость поднялся моментально. В отличие от медлительного и ленивого старшего брата Ричард не любил терять ни минуты. Он тут же принялся сыпать распоряжениями: какого коня оседлать, кто с ним поедет, какой подать камзол, что нужно сделать в его отсутствие.
В возникшей вокруг герцога суматохе один Джон Дайтон не спешил: сидя на низком табурете возле камина, он ворошил кочергой остывшие за ночь угли. Лишь когда Ричард похлопал его по плечу, весело возвестив, что едет свататься, на лице приближенного появилось некое подобие интереса. Вопрос уже был готов сорваться с его уст, но тут влетел брадобрей с серебряным тазиком, теплой водой и нагретыми полотенцами, и Дайтон промолчал.
Пока брадобрей брил и завивал Ричарда, тот велел принести ларец розового дерева с тончайшей инкрустацией. В нем лежали ожерелье и серьги из огненно-красных рубинов в оправе чеканного золота. Брадобрей с немым восхищением уставился через плечо герцога на это великолепие. Ричард придирчиво оглядел драгоценности и неожиданно рассмеялся:
– Что, сэр Джон, недурны побрякушки?
Дайтон равнодушно пожал плечами.
– По мне, все побрякушки одинаковы.
– Это потому, что ты мужлан и ничего не смыслишь в драгоценностях. Однако смею заверить, что при взгляде на подобную роскошь ни одна девица не останется равнодушной. Особенно девчонка, которая несколько лет провела в монастыре.
Герцог явно торопился: едва брадобрей окончил подкручивать вниз длинные черные волосы милорда, как тот с удивительной для его искривленного тела проворностью стал собираться. Но не удержался, чтобы еще раз взглянуть на драгоценности.
– Жаль только, что мне не удалось приобрести изумруды, – пробормотал он. – Блеклые, как болото. Припоминаю, именно этого мерзкого цвета были глаза у дурнушки Анны Невиль.
Дайтон, как раз подававший герцогу высокие сапоги для верховой езды, даже выронил один из них.
– Что вы сказали, милорд? Анна Невиль?
Ричард расхохотался.
– Ага, даже тебя, мой невозмутимый Джон, проняло это известие? Видел бы ты, как отвисла челюсть у моего венценосного братца, когда я сообщил, что собираюсь просить ее руки. Но, крест честной, что вас так поразило? Ей пятнадцать, она богата, знатна. Ведь никто не разевал рот от удивления, когда Кларенс женился на Изабелле Невиль.
– Да, но в ту пору Уорвик не был врагом короля Эдуарда, – хмуро буркнул Дайтон.
– А уж это, милейший, не твоего куцего ума дело.
Когда все было готово, герцог оглядел себя с ног до головы.
– Ну как, гожусь я на роль жениха? – Он негромко зло рассмеялся.
Во всем, даже в одежде, Глостер продумывал до мелочей каждую деталь. Его длинный камзол из пурпурного, расшитого золотом атласа был скроен так, чтобы хоть отчасти скрыть недостатки фигуры. Пышные буфы рукавов скрадывали кривую линию плеч, узорчатая золотая цепь на груди отвлекала внимание от горба. Каблуки сапог были различной высоты, чтобы несколько скрыть хромоту. Голову герцога венчала небольшая, усыпанная самоцветами шляпа, а на плечи ему Дайтон накинул черный бархатный плащ с пышным меховым воротником.
– Теперь пора, – бросил Глостер, на ходу натягивая перчатки.
