Анна Бартон - Во власти обольстителя
Усмешка пропала, он нахмурился, и его черные брови сошлись на переносице.
— Вы ничего не должны мне за очки. Ведь старые сломал я.
Аннабелл приподняла брови, чтобы дать ему понять, что заметила ошибку в его логических построениях. А именно: он никогда бы не наступил на ее очки, если бы она не написала то гадкое письмо.
Резко выдохнув, Аннабелл попыталась восстановить видимость респектабельности — оглядела юбки, заправила пряди волос за уши, при этом стараясь не замечать изумленного взгляда герцога.
— Доброго вам вечера, ваша светлость, — сказала она и со всем достоинством, на которое только была способна, двинулась к двери. Преградив ей путь, герцог схватил ее руку и спрятал в своих ладонях. Потом по-мальчишески улыбнулся.
— Вам тоже доброго вечера, мисс Ханикоут. — И приложился губами к ее руке.
Аннабелл изо всех сил постаралась показать, что ей все нипочем, но на выходе из комнаты ноги у нее задрожали. До нее неожиданно дошел смысл того, что она сделала. Она целовалась со своим работодателем. Мало того, целовалась с человеком, у которого вымогала деньги. Это абсолютное, ничем не прикрытое нарушение собственных правил поведения. Торопливо шагая по коридору в направлении лестницы, она вдруг резко остановилась.
Боже милостивый, ей придется вернуться!
В ужасе Аннабелл пошла назад, туда, где разыгралась сцена с поцелуем, — в кабинет. Когда она показалась в дверях, герцог в раздумье стоял и глядел в окно. Непонятно, что она ожидала тут увидеть, но у нее стало легче на душе от того, что он, например, не бьется головой о стол, не казнит себя и не глушит джин.
Услышав покашливание, герцог обернулся и удивленно посмотрел на Аннабелл. Пожалуй, даже с выражением надежды.
— Я вернулась забрать кое-что, что принадлежит мне. — Не дожидаясь разрешения, она пересекла комнату, сдернула с часов чепец и нахлобучила его на голову.
Ей вдруг стало понятно, что ее список необходимо дополнить пунктом, который будет контролировать необычные отношения с герцогом. В первую очередь там необходимо упомянуть, что «нельзя снимать головной убор — или позволять его снять — в присутствии герцога, так как это может спровоцировать непристойное поведение обеих сторон». Да, примерно так! Она еще подумает над формулировкой.
Принципиально не глядя в сторону его светлости, она вылетела из комнаты. В очередной раз. Ей было совершенно ясно, что герцог насмехается над ней. Насмехается с первого момента их встречи.
Проблема заключалась в том, что ее это затрагивало больше, чем хотелось бы.
Глава 8
На следующий день Оуэн с грохотом катил по городу в коляске, направляясь на запланированную встречу. Он все пытался мысленно примириться с тем, что сделал. Сначала сказал себе, что поцеловал Аннабелл только потому, что испытывал к ней жалость. Но это было смехотворно. Аннабелл не принадлежала к женщинам, которых жалеют. Да и она сама никому не позволила бы этого.
Потом подумал, не соблазнила ли она его показной скромностью и тщательно замаскированным приглашением к действию. Но это тоже было нелепо. Какое может быть приглашение при таком дурацком чепце?
Можно было бы возразить, что, не имея в настоящее время любовницы, он резко снизил обычно очень высокие требования к женскому обществу. Но… нет!
Правда заключалась в том, что он воспылал к мисс Ханикоут страстью с того утра, когда они встретились. Он желал ее с того самого вечера, когда она споткнулась и упала ему на руки. Аннабелл была умной, гордой, красивой и надежной.
Дьявольски возбуждающее сочетание!
Сегодня утром его светлость вдруг обнаружил, что изобретает предлог для того, чтобы пройти мимо мастерской, в которой — он был уверен! — она сейчас находилась. Тогда-то до него дошло, что нужно выйти из дому, прогуляться. Надо срочно переключиться на занятия насущными делами — контрактами, хозяйством и состоянием финансов. Придя к такому решению, Хантфорд откинулся на бархатные подушки и провел рукой по лицу.
Может, во время встречи с Джеймсом Эверилом — своим поверенным и ближайшим другом — ему удастся уговорить его отправиться на Бонд-стрит побоксировать.
Оуэн был очень приличным бойцом. Не раз и не два дрался в тавернах, и, хотя ему редко удавалось выйти из схватки невредимым, его противники выглядели намного хуже него. Однако в боксе Оуэну трудно было сравняться с Эверилом. Что, если пара хороших ударов в голову помогут забыть Аннабелл? Или по крайней мере приведут в чувство. Эта мысль развеселила его светлость.
Коляска остановилась перед конторой Эверила на Чансери-лейн. Он поднялся по каменным ступеням, на вид старинным, и вошел в контору, в беспорядке заставленную экзотической мебелью, которую хозяин притащил с собой из путешествий в разные концы света. Поверенный сидел, склонившись над стопкой документов, и выглядел сбитым с толку, как какой-нибудь археолог, страдающий от невозможности расшифровать иероглифы.
Бросив взгляд на вошедшего, Эверил заговорил без предисловий:
— Содержание, которое ты назначил своим теткам, излишне щедрое, Хантфорд. Ты уверен, что не приписал лишний ноль или даже пару? — Он перевернул страницу так, чтобы друг смог ознакомиться с колонкой цифр.
Оуэн проверил и хмыкнул:
— Они очаровательные пожилые дамы. И знают меня с пеленок.
— Даже в этом случае содержание не может быть таким большим. — Эверил усмехнулся. — Увидев эти суммы, я подумал, что должен поднять свое жалованье.
Взяв в руки ничем не примечательную на вид вазу, Оуэн внимательно осмотрел трещину на ободке.
— Чтобы ты мог покупать еще больше дряхлой мебели и расколотых ваз?
Эверил вскочил, выхватил у него вазу и прижал к себе, как долгожданного первенца.
— Это настоящая реликвия времен Древней Греции! Я заплатил за нее почти столько же, сколько ты выложил за мерина прошлой весной.
— Ну, если у тебя такой подход к инвестициям, — сказал Оуэн, — тогда я, должно быть, душевнобольной, раз доверяю тебе ведение моих дел.
— Не то чтобы душевнобольной. Может, слегка наивен, — усмехнулся Эверил. Водрузив вазу на стопку пыльных фолиантов позади себя, он вернулся на свое место.
Оуэн хмыкнул, потом снял с предназначенного ему кресла статуэтку из белого мрамора, изображавшую божество, сидевшее в позе лотоса.
— Извините, — сказал он Будде и поставил его на пол, потом обратился к Эверилу: — Как тебе вчерашняя опера?
— Ужас! Однако моя сестра смотрела представление как загипнотизированная. Объявила себя твоей вечной должницей. Спасибо, что уступил нам свою ложу.
