Филиппа Грегори - Земные радости
— Почему же ты не писал? — поинтересовалась Элизабет.
Традескант откашлялся, пытаясь скрыть смущение.
— Я не очень-то умею писать, — неловко проговорил он. — То есть совсем не умею. Читать немножко могу, понимаю очень хорошо, а вот писать не обучен. Да и в любом случае… я бы не знал, что сказать.
Теперь каблуком сапога для верховой езды Джон ковырял пыль в углу ее маленького квадратного дворика, испещренного следами цыплячьих лапок. Наконец Элизабет обернулась.
— А что бы ты сказал, если бы собрался написать мне? — полюбопытствовала она.
Ее голос был мягким и соблазнительным; на такой голос реагируют мужчины, такой голос приковывает навсегда. Джон устоял перед соблазном крутануться на каблуках, схватить Элизабет и зарыться лицом в ее шею.
— Я бы сказал, что сожалею, — хрипло произнес он. — Сожалею, что был в дурном настроении в нашу первую брачную ночь, что утром мне пришлось тебя оставить. Когда я рассвирепел из-за этих орущих придурков, я был уверен, что у нас будет следующий день, который мы проведем в покое, что все неудачи я исправлю. Я надеялся, что мы проснемся рано утром и я буду любить тебя. Но потом явился гонец, я отправился в Лондон, и у меня не было возможности сказать о том, что я сожалею.
Неуверенно она шагнула вперед и положила руку ему на плечо.
— Я тоже сожалею, — ответила она просто. — Я думала, мужчинам легче, ведь они делают только то, что хочется. Я боялась, что ты не спал со мной потому… — Голос ее пресекся, и она чуть слышно закончила: — Потому что я отвратительна тебе. И ты уехал в Теобальдс, чтобы больше никогда меня не видеть.
Джон вихрем повернулся к жене и прижал ее к сердцу.
— Нет! — с пылом возразил он. — Ты вовсе не отвратительна.
Элизабет не выдержала и разрыдалась. Она была теплой в его руках, и кожа у нее была мягкой. Он поцеловал ее лицо и мокрые глаза, ее гладкую ароматную шею и ямочки на ключицах в вырезе платья. Вдруг желание разлилось по его телу так же неукротимо и естественно, как весенняя гроза проносится над лугом. Он подхватил жену на руки, внес в дом, пинком захлопнул за собой дверь и уложил Элизабет на коврик перед слабым огоньком камина, где она одна-одинешенька провела много долгих вечеров. Традескант любил ее, пока не стемнело, и только свет пламени освещал их сплетенные тела.
— Нет, я не чувствую ни малейшего отвращения к тебе, — заверил он.
Когда пришло время ужинать, они поднялись с пола, усталые и продрогшие.
— У меня есть хлеб, сыр и бульон, — сообщила Элизабет.
— Все подойдет, что есть в кладовке, — ответил Джон. — А я принесу дров для очага.
— Сбегаю к матери, одолжу тушеного мяса. — Элизабет надела через голову серое платье, повернулась к мужу спиной и попросила завязать тесемки белого фартука. — Я на минутку.
— Передавай им привет, — отозвался Джон. — Загляну к ним завтра.
— Мы можем вечером поужинать у них, — предложила Элизабет. — Они будут рады повидать тебя.
— У меня на сегодня другие планы, — заявил Джон и со значением улыбнулся.
— Ах! — Элизабет от смущения бросило в жар. — Тогда я пошла за мясом.
Джон кивнул. Элизабет застучала быстрыми шагами по кирпичной дорожке, потом по двору и по улице. Традескант положил в очаг солидную охапку дров и отправился посмотреть, как там его лошадь. Когда он вернулся, Элизабет уже помешивала в горшке, свисающем на цепи с вертела, на столе были хлеб, молодой сыр и два кувшина некрепкого эля.
— Я принесла свою книгу, — осторожно промолвила она. — Я подумала, может, мы почитаем ее вместе.
— Какую книгу?
— По которой я училась, — пояснила Элизабет. — Мой отец учил меня читать и писать, в этой книжке я делала уроки. Там еще остались чистые страницы. Если ты не против, я могла бы научить тебя.
Сначала Джон хотел дать ей решительный отпор. Сама мысль о том, что жена может чему-то учить мужа, противоречила законам природы и законам Божьим. Но Элизабет выглядела такой милой и такой юной. Волосы у нее растрепались, чепец сбился набок. Лежа на его плаще, на полу их маленького домика, она была нежной, отзывчивой на его ласки и даже откровенно страстной. Традескант вдруг понял, что не желает жить по законам Божьим и законам природы. Вместо этого он скорее склонен был угодить жене. Кроме того, было бы неплохо научиться читать и писать.
— Ты умеешь писать по-французски? — поинтересовался Джон. — А латинские слова?
— Да, — подтвердила Элизабет. — Хочешь выучить французский?
— Я говорю по-французски, немного по-итальянски и по-немецки. Достаточно для того, чтобы сообразить, когда моего хозяина пытаются обмануть, если я покупаю для него растения у моряков. Еще я знаю кое-какие названия растений по-латыни. Но я никогда не учился писать ни на одном из этих языков.
Лицо Элизабет осветилось улыбкой.
— Я могу научить тебя.
— Хорошо, — согласился Джон. — Только никому не рассказывай.
Она посмотрела на него открытым и честным взглядом.
— Конечно. Это будет между нами. Как и все остальное.
Той ночью в тепле и уюте большой кровати они снова занимались любовью. Элизабет, освободившись от страха, что муж бросит ее, открыла в себе чувственность, о которой и не подозревала. Она льнула к Джону, обхватывала его руками и ногами и задыхалась от наслаждения. Потом они закутались в одеяла и уселись рядышком на кровати, любуясь глубокой синевой ночного неба и яркой белизной тысяч звезд.
Деревня погрузилась в тишину и покой; не горело ни одно окошко. Пустая безмолвная дорога на север, ведущая в Грейвсенд и Лондон, мерцала в свете звезд. Заухала сова, облетая поля на бесшумных крыльях. Джон потянулся к жилету, свернутому на сундуке у кровати.
— Хочу кое-что тебе показать, — негромко произнес он. — Пожалуй, это самое ценное из всего, что у меня есть. Возможно, ты сочтешь это глупостью, но если тебе понравится, то я подарю это тебе. — Пальцы Джона сомкнулись на одном из драгоценных каштанов. — Если нет, то с твоего разрешения я оставлю это себе. Вообще-то вещь не моя, мне отдали ее на сохранение.
Элизабет прилегла на подушку, разметав волосы, такие же каштановые и блестящие, как орехи в его кармане.
— Что это? — спросила она, улыбаясь. — Ты ведешь себя как мальчишка в школьном дворе.
— Для меня эта вещь драгоценна…
Джон вынул из кармана жилета сжатую в кулак руку, и Элизабет протянула раскрытую ладонь, ожидая, пока он разожмет пальцы.
— Таких только шесть штук во всей Англии, — сообщил Традескант. — Возможно, даже во всей Европе. И все шесть у меня. Если пожелаешь, один я отдам тебе.
