Девушка в белом кимоно - Джонс Ана
Дом в поселке для пенсионеров, где жил папа, был очень оригинален, с отделкой рыжим камнем и аркой над входом, и я понимаю, что буду скучать по этому месту и по соседям. Но больше всего я буду скучать по отцу. В день похорон друзья и соседи папы собрались на лужайке возле его дома и взялись за руки, пока старый пастор читал наизусть отрывок из Лонгфелло в качестве прощальной молитвы.
В открытом море корабли, встречаясь, Сигналами приветствуют друг друга. А разойдясь во тьму, лишь оставляют В тиши след из далеких голосов. Вот так и мы в безбрежном океане жизни Встречаемся и говорим друг с другом. И, уходя во тьму, мы оставляем На память образы и голоса без слов16.Мы хором произнесли «аминь», отпустили руки и попрощались с моим отцом. Папа использовал метафору о кораблях в море еще в госпитале, когда рассказывал о своей серьезной, хоть и недолгой первой любви. Но сейчас я представляла себе маму, любовь более длительного этапа его жизни, как ту, что ждала его в порту прибытия, чтобы встретить его дома.
«Попутного ветра и спокойных вод, пап», — сквозь слезы прошептала я пожелание моряков. И почувствовала, как именно в этот момент вокруг меня ожил ветер. Я немного еще постояла, вытерла слезы и пошла в дом, где меня ожидали еда, напитки и уют.
Поминки были простыми, как отец и хотел. Никаких громких речей, никакого пафоса, лишь недолгое прощание от церкви и немалое количество тостов за его светлую память после службы в его жилище. Я пила, пока не опустел мой стакан, некоторые гости задержались до тех пор, пока не опустела большая припасенная бутылка, но на этом все закончилось. Я сидела в одиночестве на террасе и впервые в жизни ощущала свое полное одиночество в жизни.
Вот только, судя по письму отца, у него была еще одна дочь, так что, может быть, мое одиночество не было абсолютным.
Я выдохнула, сделала глоток виски — бутылку я нашла в папиных запасах в буфете — и посмотрела на вечернее небо. Папин дворик никак нельзя было назвать ухоженным, он был тем местом, где можно было сесть, расслабиться и посмотреть на небо ясным вечером.
Проще всего было найти Большую Медведицу, и слева от нее горела Полярная звезда. И как бы ни двигалось северное небо, она всегда оставалась на месте.
Представив себе небо как океан звезд, я вообразила, как по нему плывет папа, направляясь в мир иной через Великий водораздел. И тут же с улыбкой вспомнила его рассказ о том, как он впервые отправился в плавание через Тихий океан.
Он говорил, что они следовали за Полярной звездой на гребне огромной волны. И что донные волны катились так быстро, что превращались в огромные водные врата, разделяющие восток и запад.
— Они поднимались из самых глубин моря и возносились до синих небес, — любил говорить папа. — И когда наше судно вынесло прямо на них, нам казалось, что сам повелитель вод Нептун со своей свитой вышел, чтобы испытать нашу смелость. И так продолжалось несколько дней.
Он был настоящим кладезем историй! И хоть я сомневалась в точности фактов некоторых из них, в эту историю я почему-то верила. Водораздел, или Врата, разделяющие восток и запад, о которых он говорил, были международной демаркационной линией времени, а что касается испытаний смелости, то у моряков было принято устраивать обряды инициации тем, кто впервые ее пересекал. Экипаж судна состоял из мальчишек, а папа был самым молодым среди них, ему было всего семнадцать лет.
Семнадцать. Он вступил в ряды вооруженных сил в таком юном возрасте и вскоре стал отцом дочери? А потом никому об этом не рассказывал? Как-то это было нелогично. Папа был человеком с устоявшимся и сильным характером, он был неизменен, как Полярная звезда. Никаких компромиссов. Но это письмо перечеркивало все, что я о нем знала. От этой мысли у меня внутри все сжалось, напряжение росло и росло, пока из глаз не брызнули злые слезы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Может, это стало причиной того, что я вызвала специальную службу риелторов, чтобы они разобрали вещи отца. Я не хотела наткнуться еще на какой-нибудь его секрет. Я не хотела менять свое отношение к нему.
Теоретически эта служба была идеальным решением подобных сложных и очень болезненных ситуаций. Я намеревалась продать то, что еще имело какую-то ценность, отдать даром то, что уже ее не имело, и оставить себе только то, что я хотела сохранить.
Я ставлю локти на стол и рассматриваю юбилейную пепельницу из нержавеющей стали, которой уже исполнилось двадцать пять лет. Ее я точно оставлю себе. В ней собралась лужица от вечернего дождя, и окурки плавали в грязной воде. Выбросив их в мусорную корзину, я натирала пепельницу салфеткой до тех пор, пока не стала видна гравировка в ее основании, потом поднесла ее к глазам и задумалась. Двадцать пять лет работы на заводе были долгим сроком, и хоть сам этот сувенир нельзя было отнести к дорогим, важно было то, что он символизировал: целую жизнь, проведенную в усердном труде и службе.
Разве только отец считал годы, проведенные на военной службе, напрасной тратой времени.
Я вспомнила, как в первый день в госпитале он рассказывал о своей «борьбе за независимость».
И хотя следовать примеру его отца и деда — работая на заводе, как и все другие иммигранты, — и было той самой хорошей жизнью, за которую они боролись, для папы этого было недостаточно.
Недостаточно, но в конечном итоге именно там он и проработал значительную часть своей жизни. Но он же был там счастлив, да? У меня опять появился комок в горле. Может быть, именно об этом он и пытался мне сказать. О том, что он ненавидел, во что превратилась его жизнь, и сожалел о том, что сдался и не стал бороться до конца.
И эта пепельница внезапно приобрела совсем другое значение: она стала символом того, что он утратил — другую дочь и другую жизнь. Выходит, его не устраивала эта? В глубоких водах моей боли и горя стала зарождаться злость. В блестящей поверхности пепельницы я увидела свое отражение. Я поставила ее обратно на стол и отвернулась, но по поверхности моего эмоционального мира уже пошли круги ряби. Чего еще я о нем не знаю? И что мне теперь со всем этим делать?
Теперь я стояла, уткнувшись в Великий водораздел, и теперь моя смелость проходила испытание.
Я глянула на пустое металлическое кресло отца, с которого уже начала облезать красная краска, взяла бокал, допила остатки виски и встала.
Еще одна дочь. Зачем я себя обманываю — я не смогу так это оставить. Я не смогу выкинуть из головы то, о чем только что узнала. Значит, у меня остался только один путь: заглянуть в прошлое моего отца.
Утром я позвоню риелторам и откажусь от их услуг. Я сама просмотрю вещи отца и таким образом попытаюсь разобраться в его другой жизни.
ГЛАВА 13
Япония, 1957
Я плохо спала, проворочавшись всю ночь на пропахшем плесенью футоне, пока мои мысли сражались с демонами Баку, пожирателями кошмаров. Что, если Кико рассказала Таро о том, что обо мне узнала? Что, если здесь появится отец, чтобы вытащить отсюда и насильно вернуть меня домой? А если Хаджиме проигнорирует мое письмо, которое я оставила ему с охранником, и больше сюда не вернется? И от этой нелепой мысли мои глаза распахнулись.
Свет раннего утра отозвался в них резью. Поморгав, чтобы вернуть четкость зрению, я заново осмотрелась. Сырые пятна на кухонной ширме из рисовой бумаги и лужи на неровном дощатом полу. Прыткий гречишник пророс сквозь напольные доски. Я морщусь. Мне почти удалось убедить себя в том, что ужасное состояние дома было плодом моего воображения. Но действительность оказалась еще хуже, чем до того, как я уснула. Здесь все нуждалось в починке. Кривая дверь стучит о косяк, отклоняясь на дюйм, потом рывком возвращаясь обратно. В образовавшуюся щель просовываются ловкие пальцы и хватаются за край двери.
