Ольга Тартынская - Воспитанница любви

– Подуть! Подуть! – и тут же исполнил.

– Ах, оставьте! – брезгливо отдернулась Вера и, задев чашку, опрокинула ее на светлые панталоны Алексеева.

Чиновник взвился от боли, Вера от ужаса закрыла лицо руками, Вольский громко захохотал. Возмездие явилось в облике княгини. Глаза ее метали молнии, но она владела собой. Холодно улыбнувшись, Браницкая произнесла:

– Веринька, проводи господина Алексеева к Малаше, она приложит мазь на ожог.

Девушке ничего не оставалось делать, как подчиниться. Всю дорогу Алексеев ворчал, сожалея о безнадежно испорченных панталонах. Вера не слушала его, думая о своем. Только когда в темном коридорчике Иван Иванович попытался приобнять ее за талию, она довольно сильно оттолкнула его и быстро прошла вперед. Чуткое ухо девушки уловило бормотание Алексеева:

– Ну, ничего, ничего. Я дождусь. Я не тороплюсь.

Когда она вернулась в гостиную, передав несносного Алексеева на попечение Малаши, гости уже разъезжались. Постепенно гостиная опустела, остались только свои, завсегдатаи кружка княгини. Вольский разместился в кресле с бокалом вина и распустил галстук. Евгений наигрывал что-то на фортепьяно и поглядывал в сторону Браницкой, которая кокетничала с молодым офицером, певшим давеча романсы. Чаю больше никто не желал, кроме вернувшегося Алексеева, и Вера могла отлучиться в свою комнату за альбомом. Когда она вернулась, Евгений хлопнул крышкой рояля и подошел к ней:

– Андрей передал мне вашу просьбу. Я и сам желал с вами поговорить, да все недосуг было. А теперь я уезжаю. Присядем подальше, у окна, чтобы нам не мешали.

Они отошли в дальний угол гостиной и сели на софу. Собственно, Вера не знала, о чем именно она хочет говорить с юным поэтом. Для начала она попросила вписать в альбом что-нибудь своего, а сама молча следила за его руками. Ей было жаль прощаться с Евгением, как с братом, как с родным или давно близким человеком. Если бы Евгений попросил помощи, она отдала бы последнее. Еще Веру мучили дурные предчувствия, каким-то образом связанные с Петербургом. Поэтому девушка молча смотрела на юного поэта, и во взгляде ее неожиданно читались и любовь, и скорбь, и почти материнская жалость. Евгений долго писал, а после, отдавая альбом, спросил с теплой улыбкой:

– Разве это все?

– Н-нет, – смущенно ответила Вера.

Ей непременно надо было разъяснить поступки Вольского, иначе эта боль, заставившая Веру слечь в постель, так и не покинет ее. Она беспомощно оглянулась в сторону Вольского и встретилась с его внимательным взглядом.

– Вы не должны строго судить, – будто читая ее мысли, произнес Евгений. – Поверьте, Андрей – добрый, благородный человек, но…

– Его развратило общество? – невесело смеясь, дополнила Вера.

– И да и нет. – Евгений запустил пальцы в чудесные темные волосы. – Люди, подобные ему, то есть имеющие в жизни все, кроме одного – цели, сейчас не редкость. Знаете, что говорит Баратынский о нашем поколении? Эгоизм – наше законное божество, ибо мы свергнули прежних кумиров и не уверовали в новых.

– Мне кажется, вы вовсе не такой, – тихо сказала Вера.

– Меня спасает поэзия, – улыбнулся Евгений. – Андрей часто шутит, что он завидует мне: я могу себя выразить, я знаю вдохновение, высокие помыслы.

– Ах, он еще и завистник! – возмутилась Вера.

Евгений покачал головой:

– Это не зависть. Это тоска невысказанной души. Господь не дал Андрею творческого дара, или он еще не распознал его в себе. В этом его беда. Вольский ищет, но ему трудно, он на грани падения.

Вера снова встрепенулась:

– Он давно уже пал! Вы добрый человек, многое ему прощаете и не хотите видеть, как низко он пал!

Евгений удивленно смотрел на нее.

– Вы несправедливы к Андрею. Для Вольского существуют Божий закон и законы чести. Ни то ни другое он не преступил ни разу, иначе он не был бы моим другом.

– Да он предавал вас неоднократно! – воскликнула Вера невольно и тут же раскаялась.

Голос поэта обрел твердость.

– Вы ошибаетесь. О предательстве не может быть и речи.

Девушка жалко пролепетала:

– Но Вольский и Браницкая…

Евгений не дал ей договорить, взяв за руку и крепко сжав ее.

– Не продолжайте. Не уподобляйтесь салонным сплетникам, в Москве им несть числа. Андрей нуждается в вашем внимании, ему необходимо ваше участие… Я знаю причину вашей болезни, он рассказал мне в раскаянии.

Вера покраснела до слез. Затронутая тема волновала ее, но это было так больно и стыдно! Евгений продолжал:

– Я хорошо знаю Вольского, и мне кажется, что именно вы могли бы помочь ему и удержать от падения. Ему нужна как воздух ваша… доброта.

Вера окончательно растерялась:

– Да, но княгиня…

Евгений вновь не дал ей продолжить:

– Гете говорил, что можно одновременно прижимать к горячему сердцу и алую розу, и белую лилию. В человеческих отношениях все так напутано. Одно я знаю наверное: у вас есть право на Андрея, воспользуйтесь им, пока не поздно.

От излишнего волнения Вера уже плохо понимала, что говорит ей поэт. Она выразила давнее удивление:

– Но как вы можете снисходительно смотреть на… многие поступки Андрея и все ему прощать?

Евгений погрустнел:

– Моя болезнь вынуждает меня смотреть на мир иначе, нежели смотрят здоровые люди. Вся моя мудрость отсюда. Я чувствую кратковременность жизни и умею ценить ее дары. Учусь прощать…

Воспитанница снова глупо спросила:

– Но неужели вы не ревнуете, в конце концов?

Юный поэт посмотрел в сторону княгини и грустно усмехнулся:

– Я болен, но я не ангел… Не судите ее, у Ольги Юрьевны страдающая душа, об этом знают немногие. За это ей все прощается.

Он умолк, и Вера увидела в его глазах глубокую грусть. Уже не сдерживаясь, она протянула руку и нежно погладила Евгения по волосам. Тут над ее ухом раздалось саркастическое:

– Однако они нашли друг друга. Ни дать ни взять пастушеская идиллия! «Воспитанница и поэт» – чем не сюжет для романтической баллады? – Перед ними стоял трезвый и злой Вольский.

Евгений побледнел. Поднявшись с софы, он молча смотрел в глаза Андрею. Вокруг них стали собираться любопытствующие. Княгиня спокойно наблюдала эту сцену со своего места. Вера не выдержала и ринулась в бой:

– Вы ничего не понимаете! Евгений уезжает…

– Доброго пути! – перебил ее Вольский, не отступая от приятеля. – Или у вас траур по этому поводу? Да, поэты счастливы в любви! Все поэтам – и слава, и вздохи, и обожание неопытных девиц. Не сделаться ль и мне поэтом?

Евгений медленно стянул с руки перчатку и, слегка ударив ею Вольского, тихо произнес:

– Я вызываю вас.

В руках Вольского хрустнул бокал, и лиловое стекло посыпалось на роскошный персидский ковер.