Анн Голон - Бунтующая Анжелика
Любя женщин, султан делал все, чтобы их приручить. Он поддавался чарам и мелким хитростям красавиц. Маленькая ловкая ручка могла легко осадить этого льва пустыни…
Напротив, герцог делил женщин на две категории: праведных и грешных. Он славился анафемами в адрес версальских блудниц и, вероятно, никогда не замечал уродства и грубости собственной добродетельной супруги. Овдовев, он не женился вторично. Может статься, суровая жизнь, бесконечные охоты и посты помогали ему потушить жар в крови? Он презирал женщину, как нечистую тварь, и ему было неприятно, что ей отведена какая-то роль в делах Создателя.
Анжелика угадывала его чувства, и они ее бесили. Тем не менее ей необходима была его сила, чтобы противостоять королю. Он пойдет до конца. И все же она считала себя виновной перед Богом и Девой Марией за то, что имеет дело с гугенотом.
В одну из ночей их взаимное раздражение выплеснулось наружу. Они пробирались по гребню утеса, чтобы выйти на болота. Там пастор из Ниора ждал герцога, и Анжелика вызвалась его провести. В лесу светлело. Полная луна изливала бледное сияние, и в провале между деревьями неожиданно блеснули аметистовые крыши и прозрачные колоколенки. Под ногами у них высилось резное серебряное здание Ниельского аббатства.
У Анжелики перехватило дыхание: какое чудо! Святая обитель раскинулась перед ней, безмятежная, укрывая в своих стенах молитвенный шепот монахов. В памяти Анжелики всплыла ночь, которую она ребенком провела в аббатстве. Вспомнился брат Жан, отвративший ее от сомнительных предприятий монаха Фомы… Он привел ее в свою келью, где она была в безопасности. Он глядел на нее со светлой нежностью: «Вас зовут Анжеликой… Анжелика, Дочь Ангелов!» И показывал большие синие пятна на своем теле: «Смотрите! Смотрите, что сделал со мной Сатана!» И очарование той таинственной ночи вновь согрело ее душу.
Вдруг раздался исполненный ненависти голос герцога де Ламориньера:
— Да будут прокляты трусливые монахи-идолопоклонники! Однажды огонь пожрет эти стены, камня не останется на камне… И земля очистится!
Анжелика обернулась к нему вне себя:
— Молчите, еретик! Еретик! Ах, как я ненавижу вашу нечестивую секту!
Еще не отзвучало эхо, подхватившее ее крик, но сама она замолкла, охваченная тревожным ожиданием расплаты. Герцог подошел к ней. Она слышала его тяжелое дыхание. Мощная рука упала ей на плечо, и перчатка впилась в тело. К горлу подкатил комок, она хотела скинуть эту тяжесть, но не могла. Он стоял страшно близко, его массивная фигура загородила от нее лунный свет, и она замерла, вдыхая до головокружения резкий звериный дух, запах воина и охотника.
— Что вы сказали? — прошипел он. — Вы ненавидите нас? Пусть так! Но помогать нам вы все-таки будете. — И добавил с угрозой:
— Вы нас не предадите!
— Я никогда никого не предавала, — гордо ответила она, глотая слезы. Ноги у нее дрожали. Она боялась, что силы изменят ей, и она упадет прямо на него. Она напряглась, пытаясь высвободить плечо от больно сжимавшей его руки.
— Оставьте меня, — выговорила она слабым голосом. — Вы меня напугали.
Тиски пальцев разжались, и он медленно убрал руку.
Анжелика пошла вперед. Сердце стучало. Да, она испугалась. И его, и себя. Испугалась, что скользнет в эту тень без имени, как в объятия лесных ветвей. Под утро они вышли к жилищам угольщиков. Анжелике было холодно, она зябко куталась в плащ.
— Эй, бродяги! — крикнул герцог. — У вас есть кипяток, хлеб и сыр?
В закопченной хижине им дали место на шаткой скамье за столом. Женщина поставила на него кринку молока, принесла блюдо очень горячей фасоли с салом и чесноком… Пока они молчаливо ели, полуголые дети обалдело разглядывали этих двоих, что пришли к ним сквозь утренний туман по засыпанному пеплом полю, словно призраки ночи. Угрюмый гигант-бородач и женщина с золотыми, влажными от росы волосами, рассыпанными по плечам, явно поразили малышей.
Анжелика украдкой поглядывала на де Ламориньера. Ее тянуло к нему, наверное, оттого, что он чем-то походил на Колена Патюреля. Но Колен ее воспоминаний был Адамом, великолепным пришельцем из потерянного рая… А сейчас перед ней — человек темный, греховный, исчадие ночного мрака.
— Он приходил ночью и скребся в дверь вашей комнаты! — шепнула ей Бертиль, ее маленькая служанка, когда Анжелика вернулась в Плесси.
— О ком ты?
— Гаргантюа! Он кричал, стучал, скребся… Но вы не отвечали.
«И не без причины», — подумала она.
На следующую ночь капитан Монтадур явился снова.
— Маркиза! Маркиза!
Его рука елозила по закрытым створкам, и было Слышно, как трутся о дерево пуговицы на его толстом животе. Она слушала, приподнявшись на локте. Страсть Монтадура, громко сопевшего за дверью, ее не столько испугала, сколько озадачила.
Зато на него порой нападала какая-то жуть. Иногда по ночам тишина за дверью маркизы становилась такой странно-глубокой, что капитан был почти готов поверить россказням прислуги, будто хозяйка по ночам превращается в лань и мчится в лес…
Близилась осень, на яблонях зрели плоды. Внезапно трое братьев де Ламориньер принялись объезжать провинцию. От Тифожа на севере до Монконтура на востоке сопротивление протестантов приняло невиданный размах.
«Оставайтесь там же, — писал капитану Монтадуру де Марильяк. — Место, где вы находитесь, — в очаге восстания. Попытайтесь наложить руку на его зачинщиков».
И отряды наместника углубились в Пуату с целью истребить банды протестантов. Предупрежденные о том, что братьям де Ламориньер удалось собрать значительные силы, они попросили в подмогу городскую стражу Брессюира. Но этот городок, наполовиу протестантский, выставил очень мало людей. Де Марильяк вскоре узнал, что маленькая армия де Ламориньеров ворвалась в лишившийся защитников Брессюир, с криком «Город взят! Город взят!» рассыпалась по улицам и разграбила оружейные магазины.
Де Марильяк решил пренебречь этой вылазкой и не отбивать городок. Он еще не отдавал себе отчета, что эти перепалки перерастают в религиозную войну, если не сказать — в войну гражданскую. Он заехал в Плесси, чтобы побеседовать с Монтадуром.
Со скалистых отрогов Ниельского леса восставшие гугеноты могли наблюдать, как по римской дороге тянулось серой змеей ощетинившееся пиками войско.
Основные силы короля ушли на следующий день, оставив людям Монтадура лишь небольшое подкрепление. Враждебность населения, даже католиков, не пожелавших продать хлеб солдатам и встречавших их камнями, насторожила наместника. Он побоялся оставить все это воинство на месте, чтобы не вызвать более крупного возмущения, вывел солдат из Пуату и поспешил в Париж, дабы обсудить с министром Лувуа дальнейшие действия.
