Симона Вилар - Светорада Медовая
Праздник получился буйный, медовуха ходила по рукам, брага лилась через край. Вскоре народ захмелел и просто исходил смехом, когда под удивленным взглядом посадника Путяты его скромница дочь повела в танок важного Аудуна. Руслана и ногами бойко перебирала, и притопывала мастерски, даже повизгивала от удовольствия, когда ее солидный муж так разошелся, что стал лихо подпрыгивать и горланить, что тебе лось во время гона. А уж по примеру вождя и другие варяги вошли в круг притопывая, стали орать, размахивая в воздухе выхваченными клинками. Весело было!
Ночью Стема поделился с молодой женой своей думой: вскоре вскроется лед на реке Итиль, пойдут струги по легкой воде, и тогда Путята начнет строить в мерянском поселке Медвежий Угол,[68] новый град на берегу. И в граде том ему придется сажать своего человека. Вот Стема и надеется, что Нечай на него Путяте укажет.
Когда Стема уехал, княжна Светорада отправилась доить коров. Княжна… А вот же, теперь она знала, что, если у коровы соски в трещинах, первую струю надо пропустить через колечко. Сидя в полумраке у крутого бока коровы, Светорада вдыхала теплый запах парного молока и размышляла над услышанным. Они со Стемой не так давно прибыли в Ростов, а ее Стрелок уже вон куда метит. Конечно, хорошо было бы получить столь высокое место, однако и другие, более нарочитые[69] ростовчане могут захотеть возвыситься в новом граде. И Светорада впервые подумала о том, чтобы поговорить об этом деле с ростовским тиуном. Усмар, как бы там ни было, мужик толковый и влияние на посадника Путяту имеет немалое. Однако… Светораду даже вид Усмара раздражал, несмотря на то что тиун не был дурен собой, одевался на редкость аккуратно и богато. Она не обольщалась насчет того, что Усмар за услугу ничего не попросит. Ведь уже не единожды он затрагивал ее, одарить пытался… А когда смотрел на нее, то в его темных глазах появлялся маслянистый блеск.
Светорада невольно усмехнулась, вспомнив, как недавно тут же, подле хлевов, толкнула наглого Усмара в кучу навоза, чтобы руки не распускал.
Ну да ладно, Светорада взяла полные ведра и пошла к выходу. Остановилась на пороге, вдохнула глубоко. В воздухе уже явственно ощущался восхитительный запах талой воды и влажной земли. Хорошо!
Весна и в самом деле наступала. Солнце днем светило так, что в кожухах становилось жарко. И хотя по ночам было студено, и снег затягивало крепким настом, днем на сосновых иглах елей висели капли влаги, и часто было слышно, как осыпались с мохнатых лап пласты снега. Днем же с крыш капало все сильнее, и пригревшиеся на солнце синицы, цепляясь за бревенчатые стены построек, звонко долбили по дереву клювами, отыскивали спящих между бревнами мух. А потом, меньше чем за седмицу, вскрылся лед на Неро, берега его начали просыхать, а там и водяная птица пошла. По воде плыли темные стаи гоголей, крохалей, белели пары строгих лебедей, весенний воздух звенел от птичьих голосов. Повсюду журчали ручьи, открылись еще бурые после снега проталины, распространяя запах сырости и перегноя.
Теперь Нечай чаще отпускал Стрелка к жене, а вой его десятка всячески прикрывали старшого, если он задерживался на побывке. В Большом Коне Стема сдружился со Скафти. Они часто бывали вместе, соревнуясь, кто кого превзойдет в знании прибауток, больше выпьет пива и не опьянеет или ловчее взберется на столб для учений. Старшая дочка Гуннхильд, пятнадцатилетняя Бэра, даже заявила варягу, что хочет, чтобы ее вывел на первый девичий праздник не Скафти, а Стрелок – если Света, конечно, позволит.
– Вот видишь, приятель, – говорил Скафти, пряча улыбку, – теперь я уже не слыву самым завидным парнем в округе. И даже моя племянница готова променять меня на какого-то бродягу, который и в росте мне уступает, и пьянеет быстрее, и знает свою родословную только до деда. А вот я помню ее едва ли не до богов…
– Где уж мне до небожителей, – прислонившись к бревенчатой стене, отвечал Стемка Стрелок. – С меня достаточно того, что я лучше езжу верхом и могу победить тебя в схватке на копьях. – Помолчав, он улыбался и добавлял: – А еще у меня красавица жена. – И привлекал к себе на колени Светораду, которая поднесла им новый кувшин пива.
Она не противилась, сдувала ему пряди с глаз, смотрела нежно. Стема же видел, как при взгляде на них обычно веселое и приветливое лицо Скафти мрачнело. И тогда Стрелок восклицал:
– Эй, парень, на чужое рот не разевай! В тебя и так все мерянки местные влюблены, не говоря о ростовских девушках.
Скафти привычным движением заправлял за ухо длинную височную косицу.
– Если малышка Бэра так легко меня на тебя променяла, то не удивлюсь, что ты вскоре всех моих милых уведешь – и мерянок, и ростовчанок.
Света, надув губки, показывала варягу кулачок. А заодно и Стеме пригрозила. Конечно, она была уверена в своем Стрелке, но такие речи ей все одно не нравились. Стему же они смешили.
Смеялись и все вокруг. Что ни говори, а с появлением этих двоих долгие вечера у очага в Большом Коне стали веселее. И вообще, все уже поверили, что этой паре дана особая сила и благость, все это ощутили. Вон и суровый Аудун все чаще стал проявлять знаки внимания своей молодой жене, даже начал обучать Руслану ездить верхом, хотя раньше не допускал ее к своим рослым жеребцам и поджарым резвым кобылам. А считавшийся удачным брак резвушки Верены и спокойного Асольва как будто переживал вторую молодость.
Даже хмурый воевода Нечай вдруг стал проявлять некий интерес к жене, чаще приходил из детинца на ночь, а однажды подарил ей пушистую шаль ажурной вязки мерянских мастериц, чем несказанно растрогал Гуннхильд, не получавшую от мужа никаких подарков со времен его сватовства. Надо заметить, что они поженились, как полагается, по взаимной выгоде, родили детей, а старших дочек Гуннхильд от первого брака Нечай удочерил, следуя старым обрядам. В их браке все было спокойно, и только этой весной Нечай как будто впервые увидел, что его хозяйственная жена, несмотря на годы, сохранила стать, а подаренная им серая шаль очень даже идет к ее туманно-серым глазам. Неужели она сызнова стала ему нравиться? Все чаще он просил ее посидеть с ним рядом, оставив домашние хлопоты, и сжимал ее руку в своих ладонях. Один раз Нечай даже завел разговор, не трудно ли ей жить с таким невзрачным и вечно занятым мужем, пускай и воеводой, ведь он явно не стоит столь мудрой и привлекательной жены… И хотя Гуннхильд всегда знала, что не отличается красотой – и чертами лица груба, и слишком рослая, и в бедрах с возрастом раздалась, – слова мужа взволновали ее. Позже многие замечать стали, что Гуннхильд старается принарядиться к его приходу, даже надела давно покоящиеся на дне сундука золотые полукружья сережек, а еще лицом нежнее стала и не так строга к челяди и домашним за нерадивость.
