Джулиана Грей - Наука страсти
— Тем не менее тема неловкая.
— Это просто факт. Герцогиня покинула этот дом больше десяти лет назад, и с тех пор мы успели примириться с утратой. — Он наблюдал за реакцией Гримсби, но тот упорно смотрел на обложку книги, на небольшие золоченые буквы, выдавленные на коже. — Ваши родители живы, мистер Гримсби? — услышал он собственный голос.
Гримсби наконец-то поднял взгляд. Его голубые глаза за стеклами очков смотрели серьезно.
— Нет, ваша светлость.
— Но вы все-таки говорите о них, правда? Видите ли, время лечит любые раны. Ну, не совсем любые, — добавил он, коротко подняв правую руку и тут же снова уронив ее на колени. — Но нет никакого смысла делать вид, что наших несчастий не существовало.
— Полагаю, это так.
Эшленд подался вперед. Вероятно, шерри сделало его бесцеремонным.
— А вы осмотрительный человек, мистер Гримсби. Мне даже стало любопытно. Неужели вам нечего рассказать о себе?
— Ничего, что могло бы заинтересовать вашу светлость, я уверен.
Лицо Гримсби не изменилось ни на йоту, взгляд не дрогнул, даже ресницы не опустились. Но отточенные чувства Эшленда насторожились. Ему послышались слова Олимпии, сказанные когда-то на пыльной дороге в Кашмир: «Остерегайся человека, которому нечего о себе рассказать».
Герцог Олимпия, приславший этого молодого учителя в Эшленд-Эбби.
Эшленд вытащил из кармана жилета часы. Всего-то несколько минут после полуночи. Он сунул часы обратно, потянулся и встал.
— Пожалуй, я выпью бокал шерри, мистер Гримсби. Присоединитесь ко мне?
— Нет, спасибо, сэр.
Эшленд чувствовал на себе настороженный взгляд Гримсби, пока шел к подносу с графинами, стоявшему на небольшом круглом столике у окна.
— Давайте же, мистер Гримсби. Я настаиваю. Бокал вина хорошо успокаивает перед сном. — Он откупорил хрустальный графин и налил два бокала.
Глаза Гримсби за стеклами очков расширились, когда Эшленд вернулся, держа оба бокала между пальцами левой руки.
— Сэр, я…
Эшленд поставил бокалы на столик. На аккуратном рисунке бокалов, напоминающем снежинки, заиграли отсветы пламени.
— Я настаиваю.
Гримсби протянул изящную руку и взял бокал.
— Тост, мистер Гримсби, — сказал Эшленд, подняв свой бокал и слегка наклонив его вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимания на предвкушение, певшее в жилах. — За успешные отношения!
— И в самом деле, сэр. — Гримсби чокнулся с Эшлендом и осторожно пригубил.
— Пейте, пейте, мой добрый друг. Это превосходное шерри. Мне каждый год доставляют его прямо из Португалии.
Гримсби сделал еще глоток, побольше.
— Да, очень хорошее.
— Видите ли, мистер Гримсби, вы ошибаетесь. На самом деле я искренне вами заинтересовался. Молодой человек выдающегося ума и отличного воспитания, уж не говорю о самообладании. Право же, я задаюсь вопросом — почему столь многообещающий юноша соглашается на такое незначительное место с таким мизерным жалованьем в одиноком уголке на краю мира? — Эшленд сделал глоток шерри и вытянул ноги, все еще обутые в начищенные кожаные сапоги для верховой езды, потемневшие от использования.
— Вы чересчур скромны, ваша светлость. Жалованье более чем щедрое.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Вероятно, вы не совсем понимаете, насколько ограничены возможности молодого человека моего возраста, не имеющего практического опыта.
— Вас опекает герцог Олимпия. — Эшленд сказал это чуть резче, чем намеревался. Ему прискорбно недостает практики. «Сдерживайте свои чувства, мой мальчик, — прозвучал в голове знакомый голос. — Вы — человек великих животных страстей. Это ваша сила и одновременно ваша слабость».
— Многие другие тоже пользуются покровительством великих мира сего. Кроме того, я не особенно честолюбив. — Гримсби сделал еще глоток шерри, словно пытаясь скрыть смущение. — Мне не хочется становиться деловым человеком и отвечать за что-то важное. Мне нужны всего лишь книги и достаточно денег, чтобы содержать себя.
— А жена? Семья? Вы не желаете этих утешений?
— Я… полагаю, да. — Из-под бакенбард Гримсби растекался румянец. — Когда-нибудь.
— И вас не тянет к женскому обществу?
— Похоже, не так сильно, как вас.
Все это время Эшленд попивал шерри и теперь покрутил в пальцах пустой бокал.
— Вы не одобряете моей сегодняшней поездки?
— Это не мое дело. — Гримсби посмотрел на лежавшую перед ним книгу и провел пальцем по корешку. — Полагаю, для вас это более чем естественно… физическая потребность…
— Я полностью вас понимаю, мистер Гримсби. Остается только надеяться, что слухи о моей ужасающей распущенности не достигнут ушей моего друга Олимпии. Боюсь, он этого не одобрит.
Гримсби резко вскинул голову.
— Разумеется, нет, ваша светлость! Мне бы такое и в голову не пришло!
Голос его звучал так потрясенно, был полон такого искреннего смятения, Гримсби настолько не уловил иронию в словах Эшленда, что герцог почувствовал себя словно подвешенным в воздухе, разрываемым между подозрением и восхищением. Он мягко произнес:
— В таком случае, прислав вас сюда, мой друг Олимпия просто оказал мне услугу от щедрого сердца?
— Я… боюсь, я не понимаю вас, сэр.
Эшленд встал. Голова его слегка закружилась, он покачнулся, но тут же выпрямился, поставил опустевший бокал на стол и увидел, как пламя свечи отражается от золотистых волос Гримсби, создавая над ними ореол.
— Это полная ерунда, мистер Гримсби. Боюсь, мой интеллект меня сегодня подводит.
Гримсби уже вставал из своего кресла.
— С вами все в порядке? Могу я чем-нибудь помочь?
— Со мной все прекрасно. Благодарю за беседу, мистер Гримсби. Надеюсь, мы сможем часто повторять это вечернее удовольствие, когда снаружи завоет зима. — Эшленд показал на окно.
— Вы уже уходите, ваша светлость?
— Да. — Эшленд всмотрелся в лицо Гримсби, в прищуренные глаза за стеклами очков, в крохотную озабоченную морщинку между бровями. Этот мальчик такой серьезный, такой мудрый и одновременно такой наивный. — Знаете, вы весьма интригующая личность, — рассеянно произнес он.
Рука Гримсби упала на книгу.
— Ничего подобного.
— Не могу не задаваться вопросом, не скрываете ли вы куда больше, чем показываете.
— Прошу прощения, что вы имеете в виду?
Эшленд выпрямился. Не следовало пить тот лишний бокал шерри, его тело к этому не привыкло. Но так приятно, когда твои мозги цепенеют, когда кровь опять поет, а в отсутствующей руке не ощущается ничего, кроме онемения.
— Я толком не знаю, что имел в виду, мистер Гримсби, — ответил он, улыбнулся, протянул руку и похлопал беднягу по изумленному подбородку. — Но я непременно это выясню.
