Словно распустившийся цветок - Митчелл Сири
— Забавно, что ты сама заговорила об ограничениях, которые налагает на тебя принадлежность к женскому полу, Шарлотта. Я пытался убедить твоего отца в том, что он поступает несправедливо, держа тебя здесь взаперти и потакая тебе в твоей одержимости коллекционированием.
— И вовсе он не держит меня взаперти…
— Ботаника – приятное времяпрепровождение, которое разделяют многие девушки твоего поколения. – Он стал расхаживать взад и вперед перед забитым сажей камином. Откровенно говоря, еще минувшей зимой я должна была распорядиться почистить его. Но, заметив, что на носу снова осень, я решила, что зола с таким же успехом может остаться там, где пролежала все лето. – Нам внушали, что изучать творения Божии заслуживает похвалы. Хотя, пожалуй, всем было бы лучше, если бы мы стали умолять Господа спасти нас от благих намерений тех, кто полагает себя кладезем добродетельности. Но ты могла бы заметить, что даже те, кто страстно привязан к растениям и цветам, не пренебрегают возможностью подыскать себе супруга и насладиться радостями семейного счастья и материнства, коими одарил нас Творец. Если ты желаешь найти себе занятие, более приличествующее твоему полу, если хочешь изведать все, что готова предложить тебе жизнь, то, быть может, тебе стоит задуматься над моими словами.
Похоже, дядюшка изрядно заблуждался насчет меня. Он вбил себе в голову, что должен сделать для меня то, чего не смог сделать для моей матери. Он талдычил одно и то же из года в год с тех самых пор, как мы переехали в Оуэрвич. Сегодня его речь показалась мне ничуть не более привлекательной, чем ранее.
Я присела перед мольбертом, а он продолжал:
— Смею ли я надеяться, что ты готова отложить эти забавы и исполнить то, что уготовано тебе от рождения? Замужество. Материнство.
Я покосилась на отца, но тот упорно избегал моего взгляда. Почему мой ответ в нынешнем году должен отличаться от прошлогоднего? Замужество и все, что с ним связано, не имело никакого отношения к субантарктическим островам и распространению растений. Впрочем, если БАСН окажется права, то я не буду иметь никакого отношения к островам и распространению.
— Если я действительно выйду замуж, как вы советуете, то кто же будет вести корреспонденцию отца и разбираться со счетами? Кто будет иллюстрировать его книги? И классифицировать его образцы? – Короче говоря, кто будет делать все то, чем долгие годы занималась я?
— Но ты не можешь и далее сидеть здесь затворницей, полагая себя свободной от величайшего Господнего предназначения.
— Работа моего отца очень важна. Так почему же я не могу посвятить себя ее успеху? Или моему собственному?
Отец откашлялся.
— Твой дядя всего лишь хочет сказать… Он сумел заставить меня понять… что я пренебрегал тобой непозволительно долго. Мы думаем только о твоем счастье.
— О моем… счастье? – Ранее чье-либо счастье его ничуть не интересовало. Его привлекали лишь лилии да орхидеи, листочки да лепесточки.
Адмирал ласково улыбнулся мне, гулко шлепнув по донышку своего цилиндра.
— Видишь? Мы всего лишь беспокоимся о твоем будущем.
Мы? Выходит, отныне они объединили усилия? Я тряхнула головой, намереваясь возобновить свою работу, но поняла, что мне нужно перо. Подойдя к столу, стоявшему в центре комнаты, я выдвинула ящик в надежде найти его, но обнаружила лишь карманное увеличительное стекло да груду образцов и принялась выкладывать их на стол.
— Чего же вы от меня хотите? – Куда я задевала перо?
Адмирал осторожно взял в руки отложенную мной кисточку.
— Чтобы ты начала вести себя так, как подобает любой девушке из общества. Как подобает каждой девушке из общества! Тебе не кажется, дорогая, что пришло время оставить свои детские забавы?
— Детские… – Если адмирал называет мою работу «детскими забавами», то, значит, он придерживается такого же мнения и в отношении отца, поскольку мы с ним занимаемся одним и тем же.
— Это не детские забавы. – Отец забрал у адмирала мою кисточку и вернул ее на мольберт. – В настоящее время Шарлотта выполняет одну весьма интересную работу. Не представляю, почему БАСН отказалась публиковать ее.
— Поскольку они, похоже, разделяют точку зрения адмирала. – Я выдвинула еще один ящик. Вот оно! Я схватила перо.
— Я вовсе не хотел обидеть тебя, моя дорогая девочка. Я всего лишь хотел сказать, что ты должна оставить в прошлом занятия, недостойные твоего… твоей… – Он поморщился. – Я всего лишь хотел сказать, что чрезмерное увлечение… Кстати, над чем ты сейчас работаешь?
— Ranunculus[5].
— …что чрезмерное увлечение Ranunculus – не совсем подобающее занятие для тебя, ты не находишь?
— Не совсем подобающее? – И он еще смеет рассказывать мне о том, что считается подобающим, а что – нет!
— Для девушки твоего положения.
— Моего положения? И каково же мое положение?
— Твоего возраста. Оно не подобает девушке твоего возраста. Надеюсь, ты задумаешься над этим, моя дорогая. Из собственного опыта могу сообщить тебе, что, откладывая что-либо чересчур долго, можно так и не приступить к его осуществлению.
Жаль, что у него никогда не было ни супруги, ни детей. Тогда бы он имел прекрасную возможность осчастливить своей заботой их, а не меня.
— Ты – привлекательная девушка, Шарлотта. Здоровая. Умная. Хорошо сложенная. Будет не слишком трудно спустить тебя на воду.
Спустить меня на воду?
— Можешь не беспокоиться. Мне известно, что это такое – чувствовать себя не в своей тарелке. Пожалуй, придется приложить некоторые усилия, чтобы представить тебя обществу, помочь преодолеть прибой и выбраться на открытую воду, но старые уроки, усвоенные мною в прошлом, наконец-то принесут хоть какую-то пользу. Мне бы не хотелось, чтобы ты растратила свою жизнь… вот на это. – И адмирал предубежденным взглядом обвел руины научных изысканий, окружавшие нас. – Подумай об этом. Обещаешь?
* * *Вскоре дядя уехал, и я позволила себе несколько успокоиться и расслабиться. Человеком он был непоседливым, вечно куда-то торопился, но было в нем нечто такое, что заставляло меня в его присутствии вставать во весь рост и расправлять плечи.
Отец глубоко вздохнул и опустился на стул.
— Твоя мать непременно знала бы, как следует поступить со всем этим.
Да, потому что «всем этим» она и занималась. Она помогала отцу в его работе вплоть до последнего своего дня. В буквальном смысле. Она расшифровывала его записи и умерла за этим занятием.
Он покачал головой, словно я была непослушным ребенком, глядя на меня печальными карими глазами, которые слишком часто наполнялись слезами. Мысль о том, что я не должна позволить этим слезам пролиться, поддерживала меня в первые годы после смерти матери. Когда контракты на написание книг казались бесконечными. Когда он лежал в постели, которую они некогда делили вдвоем, уверяя, что у него нет сил встать, а я уговаривала его сделать это. Когда разбирала бумаги матери и ее редакторскую правку отцовских дискурсов[6].
Именно желание защитить отца и привело нас обоих сюда, в Оуэрвич. И, хотя я не могу сказать, будто с нетерпением и приязнью ожидала визитов адмирала, я была благодарна ему за то, что его присутствие подстегнуло отца и заставило его воспрянуть духом. После переезда сюда отец перестал ходить по дому в ночной сорочке и вновь начал одеваться нормально. А два года назад он вернул себе привычку к долгим прогулкам, отчего на щеках его изредка стал появляться румянец.
— Адмирал уверяет, что тебе надо почаще бывать на людях. – Он растерянно моргнул раз. И другой. – Что ты должна бывать в свете – пожалуй, он выразился именно так. И что ты должна выйти замуж.
— За кого?
— За кого что?
— За кого я должна выйти замуж? Он уже решил?
