Эльза Вернер - Гонцы весны
— Он прав. Проехать, действительно, невозможно; с двумя лошадьми здесь ничего не поделаешь. Нам ничего не остается, как отправить почтальона до ближайшей станции еще за парой лошадей и подождать здесь, в карете, пока он вернется.
— Чтобы тем временем нас здесь совсем занесло снегом? В таком случае я предпочитаю пешком отправиться на почтовую станцию.
Освальд оценивающим взглядом окинул дорожный костюм своего спутника, больше пригодный для железнодорожного купе или удобного экипажа.
— В этом костюме ты хочешь пройти по лесу, где на каждом шагу можно по колени завязнуть в сугробах? Да и вообще ты простудишься здесь на резком ветру. Возьми мой плащ!
С этими словами он снял с себя плащ и накинул его на плечи графа, энергично, но тщетно пробовавшего сопротивляться.
— Оставь, а то ты окажешься совершенно незащищенным от метели.
— Мне это не повредит. Я не неженка.
— По-твоему, я неженка? — спросил задетый за живое Эдмунд.
— Нет, ты только избалован! Но теперь в любом случае необходимо принять какое-нибудь решение. Или мы останемся в карете и отправим почтальона, или попытаемся идти дальше пешком. Решай скорее, что будем делать.
— Ах, если бы ты не был так ужасно категоричен! — со вздохом промолвил Эдмунд, — ты постоянно ставишь передо мной эти «или — или». Разве я знаю, можно ли пройти пешком?
Здесь разговор был прерван. Невдалеке послышалось фырканье лошадей, и сквозь туман и завесу падающего снега можно было различить вторую карету. Сильные животные сравнительно легко преодолевали трудности пути, но и они вынуждены были здесь остановиться. Кучер потянул вожжи, посмотрел, покачав головой, на препятствие и нагнулся к окну кареты. Его сообщение, по-видимому, было немногим более утешительно, чем сообщение почтальона, и принято так же нетерпеливо, потому что звонкий молодой голос, отвечавший ему, звучал сердито:
— Как бы то ни было, Антон, мы должны проехать.
— Но что же делать, барышня, если проехать нельзя!
— Глупости! Это необходимо. Я сейчас посмотрю сама.
Дверца кареты открылась, и из нее выскочила очень молоденькая барышня. Очевидно, она была прекрасно знакома с мартовской погодой в горах, так как ее костюм был совсем зимний. Опушенный мехом жакет облегал стройную фигуру в темном дорожном платье, и густая вуаль, прикрепленная к шляпе, почти совсем закутывала голову. Казалось, ее очень мало трогало, что она почти по щиколотки утопала в мягком снегу; она храбро сделала несколько шагов вперед, но остановилась, заметив впереди себя другую карету.
Оба мужчины также обратили на нее свое внимание. Правда, Освальд бросил лишь беглый взгляд на вновь прибывших и все свое внимание снова обратил на свое критическое положение, зато Эдмунд сразу потерял к нему всякий интерес. Предоставив все своему спутнику, он в следующее мгновение очутился возле незнакомки и среди снежных сугробов поклонился столь безупречно, словно находился в салоне.
— Простите, сударыня, но, как я вижу, не только нас настигла эта несравненная весенняя погода. Все-таки, знаете, утешительно иметь товарищей по несчастью, а так как нам угрожает, очевидно, одинаковая опасность быть засыпанными здесь снегом, то вы, надеюсь, разрешите предложить вам наши услуги.
Граф Эттерсберг при этом совсем забыл, что он и Освальд сами были совершенно беспомощны. На беду его поймали на слове, так как барышня, нисколько не смущаясь, тотчас же заявила своим прежним уверенным тоном:
— В таком случае, будьте добры, проложите нам дорогу в снегу!
— Я? — спросил изумленный Эдмунд, — я должен?..
— Проложить нам дорогу в снегу!
— С величайшим удовольствием, сударыня, если бы вы объяснили, с чего мне начать.
Маленькая ножка с нетерпением топнула по земле и не менее нетерпеливо прозвучал ответ:
— Я думала, что, предлагая мне свою помощь, вы уже знали, как это сделать. Во всяком случае нам во что бы то ни стало необходимо проехать.
С этими словами говорившая откинула вуаль, чтобы осмотреть местность. Но то, что скрывалось под темно-синей тканью, было так необыкновенно прекрасно, что Эдмунд забыл свой ответ. И действительно, едва ли можно было увидеть более очаровательное зрелище, чем разрумяненное морозом личико этой молодой девушки. Ее темно-каштановые волосы шаловливыми кудрями упрямо выбивались из-под шелковой сетки, тщетно старавшейся удержать их. В темно-синих глубоких глазах совершенно не было того спокойствия и кротости, каких обычно от них ожидают; они сверкали скорее смелым задором, обычно присущим только счастливой юности. Когда она смеялась, на ее щечках образовывались очаровательные ямочки, но вокруг маленького ротика ложилась морщинка, несомненно, указывавшая на упрямство, а немного запрокинутая назад головка ясно давала понять, сколько в ней скрывалось всяких причуд и капризов. Но, может быть, это и было как раз то, что придавало этому личику своеобразное очарование и приковывало к нему восхищенные взоры.
От молодой девушки, конечно, не ускользнуло восхищение, произведенное ею, и на ее устах мелькнула легкая улыбка. Впрочем, изумление Эдмунда продолжалось недолго. Смущение и застенчивость никогда не были его пороками, и он уже хотел рассыпаться в комплиментах, как Освальд перебил его.
— Все затруднения мы сможем преодолеть, — с легким поклоном промолвил он. — Если вы, сударыня, разрешите припрячь ваших лошадей впереди наших, то можно будет переправить сперва нашу карету, а затем таким же способом ваш экипаж.
— Необыкновенно практично! — с досадой воскликнул Эдмунд, чрезвычайно рассердившись на то, что ему не дали договорить комплименты.
Но и молодая девушка была, по-видимому, поражена тем сухим тоном, каким было сделано предложение. В высшей степени непрактичное изумление графа Эттерсберга ей было, очевидно, гораздо приятнее, чем практичное равнодушие его спутника.
— Распоряжайтесь, пожалуйста, как вам угодно, — так же сухо ответила она и приказала кучеру исполнять все распоряжения Освальда, а сама направилась к карете, чтобы спрятаться от непрекращавшейся метели.
Эдмунд поспешно последовал за ней. Он нашел необходимым помочь ей сесть, а также остаться на подножке, чтобы уведомлять обо всем, что так энергично проделывал Освальд.
— Вот они тронулись, — докладывал он ей в опущенное окно. — Они еле-еле продвигаются при помощи четырех лошадей; на подъеме дело обстоит серьезнее, несчастная почтовая карета трещит по всем швам. Оба кучера ничего не умеют. Счастье, что всем командует мой спутник. Да, вот они уже перевалили через самый большой сугроб! Освальд уже стоит наверху и указывает им направление.
