Елена Арсеньева - Ни за что и никогда (Моисей Угрин, Россия)
— Я не оставлю тебя, господин мой дорогой! Если красота тела твоего увяла, то и я готов умереть.
С этими словами он выхватил кинжал, чтобы заколоться, однако смерть красивого мальчишки не входила в расчеты убийц. Красота и юность ценились так же дорого, как золото! А потому с полубесчувственного Георгия стащили золотую гривну, а самого его связали и бросили на телегу, чтобы продать на первом же торжище невольничьем.
Другого молодого венгра при этом не случилось. Он отъезжал куда-то по поручению князя, а когда вернулся, нашел только несколько трупов, валявшихся близ княжьего шатра и обобранных до нитки. Среди них лежало чье-то обезглавленное тело, и юноша подумал, что, возможно, тело Георгия… Стали искать голову, чтобы воссоединить ее с телом для погребения, но не нашли, да так и похоронили тело обезглавленным, полагая, что схоронили именно Борисова любимца.
Потом родится легенда: убийцы-де не смогли справиться с застежкой золотой гривны и, чтобы ею завладеть, отсекли голову Георгия и забросили ее невесть куда. Согласно той же легенде, спустя много лет потерянная голова была-таки обнаружена вторым венгром, «братом» Георгия, святым Ефремом Новоторжским, легендарным основателем Новоторжского Борисоглебского монастыря. Голова оказалась нетленной. Умирая, Ефрем завещал положить ее в могилу, что и было сделано. Но по открытии мощей святого головы Георгия на месте не оказалось…
Удивительно, что нетленные мощи, бывшие чудом и достоянием церкви во все времена, Ефрем повелел зарыть в могилу, словно самый обычный труп. Удивительно и другое: как она могла исчезнуть, эта реликвия?
Да никак она не исчезала. Потому что не было ее никогда в могиле. Нельзя похоронить то, чего нет — голова-то Георгия довольно крепко сидела на его плечах!
Настолько крепко, что он умудрился очнуться на той телеге, которая везла его на невольничий рынок. И не только очнуться удалось ему, но и сбежать. Спастись от неволи!
Путь его лежал в Киев, где он надеялся найти укрытие у сестры обожаемого погибшего князя Бориса — у княгини Предиславы Владимировны. Израненный, измученный, он наблюдал, как восторжествовал над Святополком Ярослав и вернул себе Киев — на целых три года. Но князя Бориса было не вернуть, поэтому Георгий пребывал в тоске и унынии. Однако уже в августе 1018 года Святополк, которого поддерживал его тесть, польский круль Болеслав Храбрый, вновь отвоевал наследственный престол. Польское войско разгромило Ярослава и почти без сопротивления вошло в Киев… Как ни странно, Святополк был любим горожанами за удаль и щедрость. Но при этом был он мстителен: без спора отдал Болеславу в наложницы сестру свою Предиславу, которая поддерживала Ярослава, а не его, Святополка. Ну что ж, за помощь надо платить, а женщины хорошего происхождения, образованные и воспитанные, в ту пору считались дорогим товаром, вполне эквивалентным хорошему военному отряду!
Разумеется, одной Предиславой дело не ограничилось. Болеслав потешил свое тщеславие, «посидев» на троне Владимира, а также прихватил «червенские города» (западную область Руси). Он получил еще и изрядное количество золота, и несколько тысяч рабов — в том числе Георгия. Теперь его уже никто не называл по имени: ведь имя — привилегия свободных людей. Он стал просто Угрин (или просто Венгр, как сказали бы мы сейчас). Оставим же за ним это имя до тех пор, пока пленник еще не отрешился от мира и не обратил свои взоры только к Богу.
Итак, Польша, или Ляшская земля, как ее называли порою… Король Болеслав подарил Венгра одному из своих верных военачальников, и тот не мог нахвалиться исполнительным и старательным рабом. Венгр, подобно всем своим современникам, четко осознавал свое место и подчинялся своей участи. Если ты раб — значит, служи хозяину. Хорошо служишь — хозяин тебя бережет, вдосталь кормит и поит, платит щедро… Разве плохо? Нужно ли менять это положение на неверную жизнь беглеца — гонимого, словно дичь, порою затравливаемого до смерти? Венгру не свойственна была тоска по далекой, забытой родине, не тосковал он также и по семье, да и память о любимом князе начинала меркнуть, ибо время все лечит. Он отыскал друзей среди других рабов, и, как могли, они скрашивали и облегчали друг другу жизнь на чужбине, приноравливаясь к ней по мере сил. Порою Венгр думал, что не так уж плохо складывается его судьба… Он жил одним днем, так жили многие. Сегодня сыт — ну и ладно. Не свалил тебя мор — ну и благодари за это Бога, значит, хранит он тебя от бед и испытаний.
Однако беды и испытания были ему все же уготованы, ибо Господь порою любит проверять на прочность малых сих… А может быть, просто пытается по-своему обратить их на путь истинный? Помыслы его воистину неисповедимы…
Короче говоря и говоря короче, король Болеслав славился своим любвеобилием. Фавориток у него было — не счесть! Причем, когда они ему прискучивали, всех их он выгодно выдавал замуж и давал за ними такое приданое, которое прочно затыкало рты любителям сплетен и наветов. Впрочем, повторимся, у каждого времени — свои нравственные критерии, и любовь короля к девице или замужней женщине позором для нее тогда отнюдь не считалась. И среди его прежних любовниц, или, говоря уж по-польски, коханок, была некая Элька. Отдав свое девичество королю, она нимало не опечалилась, тем паче что кохал ее Болеслав довольно долго, аж три месяца (иных и на другое утро из его покоев выпроваживали и больше не звали!), а когда другую себе в постель взял, Эльку отдал замуж за своего воеводу, который на нее давно поглядывал и только и ждал, когда король ее расхочет. Ну и дождался, и с превеликим удовольствием взял Эльку в жены, даром что она была хоть и благородная, но из захудалой, обедневшей семьи. У него же, наоборот, — в крови, как говорилось в те времена, птичка напакостила… не мог, словом, он похвастаться чистотой и древностью своей родословной. Но, женившись на Эльке, так возгордился тем, что дети его станут исчислять род свой от самого Ляха, что немедля начал все силы отдавать для создания этих самых детей. И… надорвался, вот беда! Даром что еще не слишком стар был — сорок лет, да разве ж это старость?! Однако не сдюжил воевода в постельном единоборстве с молоденькой пылкой женой да и оставил ее вдовой.
Теперь пани Эльжбета (про Эльку пришлось забыть в угоду благопристойности) жила в свое удовольствие. Многие хотели бы прибрать к рукам и красотку, и ее богатство, однако молодая вдова полагала, что наигралась уже в замужнюю женщину. Она самовластно (и очень даже не бестолково!) управляла имением и вовсю заводила себе кавалеров из числа благородных ляхов, обладающих более крепким здоровьем, чем ее муж. Не брезговала она, впрочем, и рабами, потому что среди них можно было отыскать и красавцев, и людей благородных (война прихотлива!), тем паче что перед ними не нужно было пускаться во всякие ухищрения кокетства: скажешь пленнику — нынче, мол, ночью изволь пожаловать в господский дом, да и все. Иной раз Эльжбета и словами себя не затрудняла: тыкала пальцем в того или иного, потом многозначительно кивала стражнику — и все всё понимали, и все улаживалось к общему удовольствию. И совершенно так же она захотела ткнуть пальцем в Венгра, который однажды попался ей на глаза.
